«…А то коли бы мы стали обо всем
судить да рассуждать, так этак ничего
святого не останется. Этак мы скажем, что ни
бога нет, ничего нет, - ударяя по столу,
кричал Николай весьма некстати…»
(Л.Толстой «Война и мир» т. 2, ч. 3).

На двухмесячных армейских сборах Михаил Орестович Леонтьев попал в кремлевский полк ополчения. Он никогда не служил, но с нового года прохождение курсов стали обязательны для всех мужчин до сорока лет. Леонтьев был редактором крупного журнала преподавал в нескольких авторитетных вузах и был очень удачлив в рулетку.  Как человек состоятельный он, что называется, личных претензий к власти не имел, но как интеллигент, со свойственным болезненным ощущением чужой беды, не мог не презирать власть.

В различных аудиториях имея ввиду родное государство он очень горячо доказывал, что горстка мерзавцев, сосредоточивших в руках огромные богатства планеты, держат в заложниках собственных граждан - стариков и детей. Особенно он был убедителен, рассуждая об исторических корнях отечественной коррупции. Кстати сам он в кремлевский полк попал благодаря протекции.

Надо сказать, что в полк кремлевских ополченцев попали сплошь люди его круга – респектабельная либеральная московская интеллигенция, поэтому время шло с большой пользой. Правда, интересные беседы о судьбах Родины несколько омрачались необходимостью общаться с прапорщиком Федором Бондарчуком. Его кондовая казенная речь вызывала снисходительные насмешки. Прапорщика презирали как холуя и просто темного, забитого человека. Особой темой для насмешек стала каптерка Бондарчука. В ее красном углу была лампадка под иконой святого страстотерпца Николая Александровича Романова, на изображении император было поразительно похож на главнокомандующего.

Главной задачей ополченцев было участие в праздничном параде на красной площади, поэтому содержание курсов свелось к ежедневной плацевой муштре, которой Леонтьев поначалу тяготился, но потом сослуживец-врач сказал ему, что это очень полезно. И действительно вскоре его перестал беспокоить простатит, и прошли остеохондрозные боли. Сценарий парада отрепетировали быстро - Бондарчук свое дело знал очень хорошо. Сначала ополченцы хотели не кричать «Ура» - и таким образом высказать отношение к милитаризации режима, но не стали, решили как обычно подать потом петицию и выступить в прессе.

Вообще к ужасу Бондарчука парад вызывал жестокие шутки, особенно когда при этом речь заходила о главе государства. Прапорщик тогда краснел всей своей лысиной и черные глаза его наливались злобой.

И вот день парада настал. Свежий осенний воздух обладал телесностью, обретал плотность и был ощутим, особенно когда забирается под белоснежный подворотничок. Парадные шинели были подогнаны идеально, на плечах красовались зеленые с двумя просветами погоны ополченцев. Построились напротив мавзолея лицом к огромному экрану.

Сразу же после построения Михаила охватило волнение - надменный скепсис сменило чувство ответственности.
- Параааад, смирно! – скомандовала министр обороны. Ее торжественный жесткий голос вызвал мгновенную ассоциацию с родиной-матерью, руки Леонтьева рефлекторно стиснули карабин.
Парад принимал лично главнокомандующий, который выехал из Спасских ворот на белом коне. Заиграл встречный марш.
- Войска Московского гарнизона для парада построены – доложила ему министр обороны. В это мгновение бешено зазвонили колокола, пульс участился в их такт и озноб сменился жаром, на лбу Леонтьева выступили капли пота. Он ощутил легкую панику. В это мгновение ухнул недавно реконструированный царь-колокол, на мгновение все замерло, мурашки пробежали от макушки до пят, и за спиной задрожали стекла ГУМа.
Главнокомандующий сидел в седле как влитой, его изящная грацильная фигурка приобрела особый значительный и даже, как показалось Леонтьеву, трагический вид. Может быть потому, что он сейчас действительно был похож на последнего императора.
Ура-а-а-а – раз за разом неслось над площадью и с каждым разом волнение нарастало, Леонтьева стала бить мелкая нервическая дрожь.
На экране крупный план главнокомандующего переменялся двуглавым орлом и русскими просторами, мелькали образы Александра Невского, Ивана Грозного, Петра Первого, Ленина, Сталина и Путина.

Леонтьеву почему-то вспомнился погожий весенний денек детства и мама, ведущая его в музыкальную школу в ДК Гайдара. Ком подкатил к горлу, дыхание перехватило.
Когда же соседние суворовцы грянули свое звонкое юное «ура!» взгляд Михаила Орестовича замутился слезами.

Каждое слово короткого приветствия главнокомандующего сладкой тяжестью падало в душу Леонтьева. Ему казалось, что президент смотрит прямо на него, и в нем все больше разрасталось ощущение великой силы, он как бы становился всем народом, каждой его кровинкой.
Пауза, сердце стучит в ушах. Раз, два, три… вечность… главное не упасть в обморок!

- Ураааааа!!! – в глазах Михаила потемнело и он, не слыша себя, вместе со всеми заорал изо всех сил. Когда главнокомандующий отъехал и чувства стали возвращаться, Леонтьеву стало холодно, он опустил взгляд – правая штанина была темной от мочи. Ужас охватил его, но тут же он заметил, что это случилось почти со всеми ополченцами и многими другими участниками парада. По красной площади сливаясь в поток, бежали парящиеся струи. Более того, краем глаза Леонтьев увидел, что прапорщик Бондарчук глядя на главнокомандующего сосредоточенно дрочит.

- Парааад, смирно! – вновь прозвучал голос министра обороны - К торжественному маршу, побатальонно, на одного линейного дистанции, первый батальон прямо, остальные напра-во… На ре-мень…  Равнение направо, шагом – марш!

Грянула «Прощание славянки» и Леонтьев как сомнамбул с залитыми слезами лицом зашагал вдоль кремлевской стены. Мыслей не возникало, в сознании ревела свирель и гремели слова диктора об ополченцах Невского, Минина и Пожарского и героях битвы под Москвой. Остались только умиление и восторг, он улыбался и едва сдерживался, чтобы не захохотать по-ребячески в голос.
- Как же хорошо! Как же свободно!..

Утром Михаил Орестович проснулся с той приятной слабостью, которая бывает в первое утро выздоровления после сильного жара. Голова была легкой и ясной. На лице засохли слезы. Сил двигаться не было. Он судорожно, облегченно как в детстве после плача вздохнул.
- На выпей – как всегда подтянутый с гладко выбритой головой, неожиданно возник Федор Бондарчук, в руках у него был стакан чая. И тут на Леонтьева напал приступ стыда и нежности к этому туповатому прапорщику. Опять захотелось плакать и просить прощения за все и за всех. Как бы понимая это Бондарчук смущенно погладил Михаила по голове и добавил – Отдохни еще маленько.

После того как прапорщик скрылся, Леонтьев отхлебнул ароматный с чабрецом чай и сказал себе тихонько вслух:
- Господи, какое время пришло! Как легко и свободно! Вот теперь заживем!