Снег, снег, снег. Белыми хлопьями – снег. Если приглядеться, можно было заметить отдельные грани снежинки, нечаянно приставшей к оконному стеклу с той стороны.
    Большой любил зиму. Зима очищала землю от грязи, накрывая все вокруг спасительной белой пеленой, оберегая, успокаивая, давая передышку. Зимою хорошо сидеть дома, в тепле - приникнув лбом к окну, следить за тем, как кружатся, падая, снежинки, навсегда исчезая в колодце двора. Их движения – сложные, наполненные неведомым смыслом – вызывали в памяти воспоминания о танце, увиденном однажды в театре. Он был в театре только однажды.
    Женщины в белом скользили по пустому полю, то изгибаясь в поклонах-наклонах, то вытягиваясь и волнуясь, как травы в поле, в том, настоящем, которого нет в городе, но где-то оно точно есть.
    Зимою хорошо сидеть дома, и думать о том, как удивителен и пугающе неизвестен мир снаружи. Мир, в котором где-то за пределами города, есть поле, и в нем, может быть, кружат на холодном ветру женщины в белом.
    Или - только снежинки.

-Как воет ветер!
Поймет меня лишь тот, кто
В поле ночевал, - старательно, перекатывая звуки языком во рту, вслух читал Большой книгу, единственную, что нравилась.
    Это были истории. Много историй, коротких и понятных. Прочитав любую, хотелось улыбнуться и умереть.
    Большой улыбнулся.
    Но не умер.
    По двору шагал прохожий, с сумкой, потешно переваливаясь с ноги на ногу, и потирая время от времени нос. Большой перевернул страницу, и прочитал, громко выговаривая слова:
- Зимние поля,
Идет крестьянин, ищет
Первые всходы, - и тихонько рассмеялся, потому что история в точности подходила к прохожему, который в эту минуту торопился по своим делам, поскальзываясь, и размахивая пустой сумкой. В этой истории было и поле, в котором, наверное, страшно ночевать. «Всходы» - шелестело в голове непонятное слово.

    В это мгновение Большой вспомнил, что у него есть дело. Одно небольшое дело, ничего такого, особенного.
    Большой закрыл книгу, не забыв заложить закладку.
    Аккуратно развернул бумажный сверток – чтобы не забыть, как он был сложен – и извлек оттуда пистолет.
    Рукоятка пистолета была теплой, и приятно ложилась в ладонь. Сегодня оружие пригодится. Враги хотят застрелить, но будут застрелены сами.
    Они всегда хотели его застрелить. Их было много, разных, с разным оружием. Они появлялись всегда в одно и то же время – утром. Прятались поначалу, и облачка пара выдавали их, прячущихся за углами домов. Пытались обойти его, зайти со спины, чтобы приблизиться на расстояние выстрела, и застрелить.
    Большой вновь улыбнулся, наматывая шарф в прихожей. Пусть заходят со спины, пусть крадутся и прячутся. Большой метко стреляет. Большой не промахнется. И никакой крови, совсем никакой. Как-нибудь Большой научит тех, которые в телевизоре стреляют друг в друга, что от выстрела из пистолета кровь не хлещет струей. Уж он-то знает. Он многих застрелил.


    Большой зашагал по мягкому снегу, крепко держа пистолет, до поры укрытый в кармане пальто. Еще не время.

    Он увидел их почти сразу же – беспечные, они сбились в кучку возле разрушенной кирпичной будки, делясь патронами, повторяя, верно, свой план насчет Большого. Спрятаться, обмануть, окружить, выстрелить в спину. Смешные враги.
    Их лица исказились в ужасе, когда один из них заметил Большого. Враги смотрели в направлении, куда указывал трясущийся палец одного из них, и растерянно топтались на месте.

    Просто сегодня он вышел пораньше.

    Большой ускорил шаг, замедляя время вокруг себя. Пистолет все еще был в кармане, и от этого, казалось, приближение Большого не несло в себе угрозы для них, которые хотели угрожать ему самому.
    Враги закричали что-то, и принялись заряжать свое оружие. Они торопились. Они суетились, и роняли патроны в снег, и смахивали снежинки с лиц, до последнего не веря в то, что их беспечность их уже погубила.
      Большой, не останавливаясь, уверенно вскинул руку с пистолетом. Вот он, смотрите. Вот зачем я здесь. А вы не успели. Вы проиграли. Я вас перехитрил. Посмотрите в черный кружок, из которого вылетят пули.
     

      Большой не заметил человека в серой форменной одежде, пересекавшего дорогу за его спиной. Вроде бы, чего такого? Не заметил, и не заметил. А человек в серой форменной одежде заметил Большого. Увидел, как с каждым шагом Большого сокращалось расстояние между ним и врагами. Увидел пистолет в его руках, и дрожащие стволы  - из кучки напуганных обреченных.
    Человек в серой форменной одежде выхватил из кобуры черный маленький пистолет, и двор взорвался выстрелами.
    Большой упал ничком в сугроб, в одном шаге от разрушенной кирпичной будки, разбросав в падении руки, отпустив теплую рукоятку пистолета. Пистолет ударился о стену, и раскололся, и из него посыпались патроны. Мир опрокинулся, и замер.
   
    Человек в серой форменной одежде, спотыкаясь и падая, бежал к Большому, который дергался и раскачивался, пытаясь перевернуться на спину. У него получилось, но дышать было трудно, и пальто оплывало кровью, а от крови шел пар. «Пар от крови – не красный» - постарался запомнить Большой.  Небо над головой сжималось в кружок, и этот кружок оплетали ветви дворовых деревьев, голые, тоскливые.
Одинокая ворона с любопытством смотрела сверху на истекающего кровью Большого, и перебирала лапками. Большой сказал вороне:
- На черной ветке
Ворон расположился.
Осенний вечер, - эта история не совсем подходила. Потому что была зима.

    Сильные руки подхватили Большого.  Чей-то встревоженный голос вскрикивал:
- Эй, ты, ты как? Ты как? Ты как?
И еще плакали дети, много детей. Плакали, и обращались к встревоженному голосу с вопросом, который Большому не был понятен:
- Зачем вы так с ним? Он же ничего…Совсем ничего…


    Мужчина в окровавленном пальто лежал на снегу, окруженный стайкой плачущих ребятишек. Его голову зачем-то придерживал  - как будто хотел, чтобы оттуда кровь стекла в обескровленное тело - растерянный милиционер. Дети, всхлипывая и роняя свои пластмассовые «Шмайссеры» и «ППШ», причитали вразнобой:
- Да он же дебил, зачем вы его убили, дяденька, он же дурачок!  Мы же в войнушку с ним… - и потрясали бессильно кулаками.
Большой, глаза которого стекленели и наливались пустотой, с блуждающей на одутловатом лице олигофрена улыбкой, шептал врагам:
- Я…сдаюсь..Сдаюсь…Вы…победили…

    Улыбнувшись в последний раз, он умер.

    Вечером того же дня милиционер застрелился. Перед тем, как нажать на спусковой крючок, он попытался вспомнить что-нибудь простое и грустное, из стихов. Да не смог припомнить ни строчки.