Сенька сидел, осторожно примяв траву, прижимаясь щекой к теплым, выцветшим под ярким деревенским солнцем шершавым доскам и наблюдал сквозь створку в заборе за соседским домом.
Часы показывали 4:25 утра и оставалось меньше минуты, прежде чем резко распахнется на улицу дверь, и дядя Коля, спотыкаясь и падая, кубарем полетит вниз по просевшим скрипучим ступенькам, под отчаянный мат своей суженой Антонины Григорьевны, дородной и вздорной бабы из тех, про возраст которых никогда нельзя сказать определенно – как если ей бы было 25 и 60 одновременно.

Часы ему достались от деда, это были настоящие карманные котлы фирмы «Yunghans», с выгравированной на обороте надписью "ЗА ПОХОДЪ ВЪ КИТАЙ", Дед принимал участие в строительстве Китайской восточной железной дороги в составе инженерных частей, и в 1901-м погиб в ходе военных действий в Маньчжурии. Эти часы – единственное. что у Сеньки осталось в память о нем. Они до сих пор работали, исправно отсчитывая минуты, плодя часы, разбухая в дни, недели, месяцы, и хотя Сенька ни разу еще не видел, чтобы стрелки их хоть на миллиметр сдвинулись с потускневшего от времени циферблата, он всегда точно знал, сколько сейчас и что произойдет в следующую секунду.

Так и на этот раз – дверь у дома за забором с шумом распахнулась и в предрассветную мглу едва наступившего утра внезапно ворвался пронзительный бабий визг, обращенный куда-то в пустоту, поскольку повторялся он риторически и ежеутренне, словно отчаянная и безысходная молитва:
- Алк-аш проклятый… да сколько ж это будет продолжаться-сил моих больше нет-в доме жрать нечего-а от него опять с утра перегаром за версту тянет… уууууу!!!!!!…- мощной струей, под давлением извергалась из пудовой груди Антонины Григорьевны ненависть и безысходность давно уже опостылевшей жизни.
- И ведь палец о палец не ударит, сидит целыми днями, водку жрет и в блокнотик свой поганый пописывает! Кому она нужна, писанина твоя, кому какая от нее польза?!! Да што ты все время молчиш, оглоед, я с тобой разговариваю! Шоб тебе пусто было сволочь, шоб у тебя там отсохло всё…шоб тебя трактором переехало скотина!!!!!! Не могу больше!!!
Закончив сию проникновенную тираду, Антонина Григорьевна смачно плюнула в сторону удаляющейся к подлеску тени и остервенело громыхая пустыми ведрами поплелась к колодцу. Спустя какое-то время дверь в хату со скрипом затворилась, а из покосившейся конуры у ворот вылезло лохматое существо, которое тут же бросилось к щели в заборе, виляя из стороны в сторону рыжим, с серыми подпалинами хвостом.

- Байкал, Байкал, хороший пес, иди ко мне! Сенька достал из кармана штанов заранее припасенный, слегка подсохший с вечера кусок рыбного пирога и протянул его собаке.
- Ешь, ешь хоро-ооший, - он теребил лохматый загривок, разглаживая пятерней свалявшуюся собачью шерсть.
- Ну хватит, теперь беги!
Байкал стремительной рыжей молнией метнулся через двор к воротам, нырнул в калитку и быстрой рысью кинулся по направлению к лесу.
Сеня уселся спиной к забору, поерзал малость, устраиваясь поудобней, сунул руку за пазуху и вытащил старый, потрепанный конверт, из которого в траву выпал пожелтевший от времени, сложенный вчетверо листочек, исписанный мелкими, аккуратными буквами. Почерк был разборчивый, Сеня осторожно развернул его, бережно разгладил по краям и принялся внимательно читать написанное, неспешно водя пальцем по выцветшим строчкам.

«Здравствуйте, дорогие матушка, батюшка и сын мой ненаглядный Ванюша! Здравствуй и ты, моя верная и любящая жена Мария Андреевна.
Вот уже и год минул с тех пор, как я последний раз виделся с вами. Восстановление дороги идет полным ходом, хотя антирусские настроения среди местного населения и приобретают все более очевидный характер, несмотря на подавленное в июле восстание. Всего за каких-то шесть месяцев наш Сунгари начал превращаться в прекрасный город с чудесными мощеными улочками и каменными двухэтажными зданиями, заменившими прежние китайские глиняные хибарки. В одном из таких домов. на Пристани (Новый Город) поселился и ваш покорный слуга.
Дом имеет все необходимое, во дворике есть даже небольшой цветник и летняя кухня. Ах, как хорошо вечерком выйти на веранду и наблюдая за медлительным маньчжурским закатом попивать ароматный чай, настоянный на целебных таежных травах, и мечтать о том долгожданном миге, когда я снова смогу увидеть вас вместе! Строительное управление обещает скоро дать мне двухнедельный отпуск, если конечно опять не возобновятся военные действия в Китае и нас снова не перебросят на юг. Жизнь здесь очень дешевая, хотя несколько обескураживает несоответствие цен. Так, за обычную пустую бутылку китайские крестьяне дают здесь целую курицу, а вот побриться у парикмахера стоит 2 руб. золотом. Абсурд, не правда ли? А в целом все очень дешево: хлеб 4—5 коп. за фунт, молоко — 8—10, мясо — 10—15, и это при том, что получаю я двадцать тысяч в год. Трачу правда немного, хотел выслать вам, да боюсь не дойдут до вас деньги, затеряются по дороге, уж лучше сам, когда приеду и передам.
Одно лишь омрачает радостное предчувствие долгожданной встречи с вами, дорогие мои и любимые. Получил я на днях письмо с оказией из Петербурга от друга детства своего, Алексея Гочина. Пишет он мне, что был недавно в наших краях и многого насмотрелся здесь. Говорит, Машенька, позоришь ты меня перед людьми, насмехаешься надо мной … Будто бы живешь ты с братом моим Гришкой в тайную, ходишь к нему ночами, да постель с ним делишь. Ванюшку нашего совсем забросила, пропадает он целыми днями невесть где. Тяжко и больно мне от таких мыслей. Если окажется это правдой – знай, не сносить головы вам обоим. Ты меня знаешь – позора я не прощу.
Ну а пока, остаюсь вашим любящим сыном, отцом и мужем, ваш егоза Санька Гордеев!»

Дочитав до конца, Сеня свернул листок и положил его обратно в конверт. Нужно было еще раз осмыслить события вчерашнего утра, в результате которых собственно и оказалось у него это странное письмо.

Итак, вчера, ранним утром, как всегда даже не позавтракав (дома все равно хоть шаром покати, а по дороге всегда можно яблок нарвать) он выбежал из хаты, направляясь к своему тайному убежищу у соседского забора. Для Сеньки это было вроде как обыденным приключением, застывшей картинкой дня, проворачивающейся бесконечно, словно заевшая пластинка. Не успев пробежать и нескольких метров, он был сбит худощавым велосипедистом, одетым в форменный костюм почтаря, с черной кожаной сумкой через плечо. Незнакомец был явно не из этих мест, а почту в селе разносил еще с незапамятных времен дед Магарыч, аккуратный, вечно бодрящийся старичок, еще из прежних.
«Это он, это он, Ленинградский Почтальон!» - промелькнул в голове у Сеньки дурацкий стишок…


«Это он, это он, Ленинградский Почтальон!» - промелькнул в голове у Сеньки дурацкий стишок. В ушах внезапно противно зашумело, а перед глазами стремительно закружился хоровод из сине-красно-зеленых вспышек. Сеня покачнулся, но цепкие руки незнакомца не дали ему потерять равновесие. В голове постепенно начало проясняться.
- Гордеев? – почтарь строго посмотрел в глаза мальчику.
- Я, - ответил Сенька потирая ушибленное колено.
- Грамоте обучен?
- А то…
- Тогда распишись в получении. Письмо вам, - почтальон протянул Сеньке какой-то старый, потрепанный конверт, и тот машинально вывел огрызком химического карандаша свою фамилию в пухлом, с пестрыми тесемочками по краям, канцелярском журнале.
- Ну все, бывай малец. Мамке привет! – незнакомец ловко оседлал своего железного коня и скрылся за поворотом пыльной деревенской дороги.
Постояв в недоумении еще пару мгновений, под тиньканье и дребезжание удаляющегося велосипедиста, Сеня развернулся и медленно направился назад к дому.

Ноги будто сами привели его на задний двор, Сеня осторожно отворил старую, покосившуюся дверь сарая и вошел вовнутрь. Внутри пахло сеном и сырой доской. Он прошел в дальний угол, опустился на корточки и принялся шарить в большом деревянном ящике, где еще с незапамятных времен хранился разный древний хлам. Нащупав какой-то гладкий стеклянный предмет, он аккуратно вытащил его из кучи старых вещей и повернув к свету, узкой полоской проникавшему сквозь приоткрытую дверь, внимательно рассмотрел добытое. Это была небольшая, странной формы бутыль мутного стекла с выцветшей этикеткой, на которой он едва разобрал почти стертые временем буквы : «HCN». Снаружи послышались шаги и скрип калитки. Прильнув к щели Сеня увидел удаляющуюся в сторону леса одинокую, ссутулившуюся фигуру матери. Подождав минуту, пока она не скроется из виду, Сенька быстро сунул бутыль за пазуху и выбежал со двора.
***
Сенькина мать, постаревшая от самогонки баба средних лет, со следами былой красоты на измятом, выцветшем лице, от которой осталась лишь странная, почти собачья преданность-любовь к последнему чудаку и романтику их деревни Кольке-поэту, вышла наконец-то на небольшую полянку, с краю которой, прислонившись спиной к молодой сосне, сидел, что-то бурча себе под нос широкоплечий рыжеволосый мужик в холщовой рубахе и потрепанным блокнотом в руках.
- Коленька, здравствуй!
- А…Пришла значица….Ты вот что, присядь-ка вот сюда, Машенька, давай, садись со мной рядышком, слушай… Вот, только что написал, - Николай налил себе в стакан из припасенной еще со вчера, недопитой поллитры, сгреб в кулак горсть сухой травы и опавших листьев и, шумно занюхав опрокинутые вовнутрь сто грамм, прочел:
"Твой меч вращается с телом в такт
Удар кулаком - вот так и так!
Еще удар, быстрей и быстрей.
Рази мечом и рукой бей!"
Неожиданно спотыкнувшись на полуслове и громко рыгнув, Колька начал заваливаться на правый бок, увлекая за собой свою спутницу, медленно наваливаясь на нее всем телом, подминая под себя и брызгая дурной слюной прямо в ухо:
- Ыыыыы…Блядиночка моя ненаглядная, ты одна понимаешь ранимую душу поэта, так уважь же меня скорей сладенько, ласточка ты моя траханная, ну давай же, где там у тебя чего… голубка моя нежная…
Она даже не пытаясь сопротивляться грубому напору, а напротив, подавшись всем телом навстречу его уже неуправляемой более, животной похоти быстро-быстро забормотала:
- Коленька, ты возьми меня с собой, в город, когда надумаешь возвращаться, возьми, заклинаю тебя… пропадем ведь здесь, а я тебе и ребеночка рожу и обмывать-обстирывать всего буду… уедем, слышишь, Антонина совсем тебя со свету сживет, а Федька мой, когда вернется, убьет нас обоих, чует мое сердце, что знает он…»
Николай вдруг засипел как-то странно и обмяк на ней. Маня попыталась выбраться из-под него, но безуспешно – она не могла даже на сантиметр сдвинуть с себя грузную, почти стокилограммовую тушу. Кое-как повернув голову влево она увидела стоявшего в нескольких метрах от нее и застывшего от дикости всего увиденного Сеньку.
- Сынок, сынок, помоги мамке, дышать не могу, тащи его с меня, слышишь, сынок…
Что?! Что ты, Сенечка, родненький, не надо, не на…
Тяжелый камень с размаху опустился на ее череп, рассекая темя, брызгая осколками костей и кусочками мозга прямо на ветхие, давно прохудившиеся Сенькины сапоги.
Заслышав за спиной тихий, вкрадчивый шум он оглянулся. Сквозь заросли малины к выходу из леса, суматошно виляя велосипедным рулем и подпрыгивая колесами на корнях и упавших на землю ветках, продирался тот самый почтальон, которого Сенька повстречал намедни утром. Однако теперь, вместо форменного костюма на нем была серая, длинная шинель старого образца, кирзовые сапоги и фуражка. Почтарь на мгновение обернулся и Сеня успел прочесть на фуражке, вышитое желтым:
«КВЖД».
Внезапно, повинуясь какому-то сильному, неотвратимому чувству, Сенька сунул руку в карман и взглянул на часы. Секундная стрелка на потускневшем от времени циферблате мелко-мелко задрожала и дернулась с места.
Китайский мародер, осторожно ступая меж окоченевших трупов, внимательно шарил глазами в поисках чем поживиться.
Внезапно пространство разорвал оглушительный свист летящего артиллерийского снаряда, переросший в уже непрерывную канонаду и людское, многоголосое «УРР-Р-РАААА…». Русская армия, отступив к ночи на свои прежние позиции на юг провинции Ляонин, в 4:25 утра, на рассвете 11 декабря 1901г. перешла в решительное и как оказалось в последствии - определившее исход войны наступление, окончательно разбив ихэтуаньскую "Армию честности и справедливости" под предводительством Ван Хэда.