Я родился в мусорном баке на площади Ленина. Так, я изначально стал ближе к политике.
Ещё рядом был музей а чуть дальше – общественный туалет. Вот с такими жизненными приоритетами я и вошел в жизнь. Политика, культура, туалет. Всё так и никак иначе.

Маленьким, теплым комком я выкатился из мусорного бака к ногам толпы. Толпа, ревевшая до этого о хлебе, зрелищах и Алле Пугачевой, послушно заткнулась и начала с любопытством осматривать мой розовый животик. Человек в плаще стоявший на трибуне заорал что-то про «детей капитализма» и выстрелил из маузера в верх, отстрелив себе подбородок и часть трепещущего в его руках прозрачного, полиэтиленового флага. Все посмеялись а одна добрая женщина подобрала меня и понесла к себе домой.

Десять лет я жил в старом шкафу. Муж этой доброй женщины был богобоязнен и против тринадцатого по счету  ребенка, поэтому меня стали считать за полуребенка чтобы в итоге получилось 12.5. Все десять лет я вдыхал запах нафталина и слушал классическую музыку, которую играл на расстроенном контрабасе сосед. Кормили меня вкусными пельменями из какого-то мило пищащего мяса.

Через десять лет из шкафа начала торчать моя нога, которая выросла и не желала больше сидеть в темноте слушая классику, ей хотелось приключений. Так я первый раз вышел из шкафа. Я увидел картину которая на всю жизнь осталась в моей памяти. Все 12ть детей сидели кружком и поочередно повторяли «Раз», «Два», «Три» и так далее до двенадцати. Потом всё повторялось. Я понял что пришло время менять этот мир к лучшему и сказал, дождавшись «Двенадцать». Я сказал «Двенадцать с половиной». Дети замолчали. Замолчал и мой богобоязненный приемный отец,  и та добрая женщина тоже замолчала, но раньше, ещё пять лет назад, она умерла просто. Ну и хер с ней. Вскоре все убедились что числа 12.5 на калькуляторе нет. И 11 нет тоже. Можно было бы из цифр «1» и «0» составить цифру десять, но богобоязненный отец сказал что все это «От лукавого…», достал большой пистолет системы Магнум и отстрелил четырех лишних детей. Таким образом нас стало девять а отца забрали в шахматисты, с тех пор я видел его только по телевизору, читающего лекции о цифрах и шахматах.

Когда я ещё немного подрос, я вышел на улицу где меня поймали мои бедующие друзья. Они избили меня и научили курить, пить и дрочить. О, как блаженно порой знание!

Потом я как то сразу вырос, и пошел на работу. На работе, очень вежливый и деловитый начальник первым делом спросил меня  о каком – то «гетеросексуальном» опыте. Я, помня свою культурно-политическую родословную, ответил «Все познается в сравнении.». Мужчина не глядя на меня кивнул и что-то чиркнул в своей большой записной книжке напоминающий по форме яйцо. А меня направили на сложный участок работы – ломать целки.

О, я был знаменитым ломателем целок. Бляди и старые вонючие шлюхи со всего мира приезжали, иногда по нескольку раз, ломать свою целку у того профессионала как я. Мой знаменитый «Прямой» и не менее знаменитый «Сзади» стал просто классикой, да вы и сами знаете. Не всякая старая раздроченная целка могла пережить мой «С низу» и тем более «Кривой». Обо мне писали, меня буквально насилии на руках. Знакомству со мной гордились а родители ставили меня в пример. И даже папа шахматист упомянул меня в очередной телепередачи где заявил что я пошел по его стопам.

Как-то, когда небо заволокли густые клубы дыма, а миром начали править роботы, меня вызвал к себе начальник и сказал что он уходит на войну, а кроме меня оставлять на фирме некого. Так все они ушли а я остался.

Когда все умерли я ходил по развалинам этого мира, разбрасывая зерно и подрываясь на противотанковых минах. Впереди меня постоянно было голое, заблеванное солдатами поле, а сзади – колосилась пшеница и рож, возросшая после моего сеяния. Травы и птицы были моими друзьями. Птицы пели мне а травы шелестели им вслед. И вот, на своей тропе созидания я встретил её. Лунная косичка свисала до её грязного позвоночника прикрывая волосатую грудь и бороду. Она хрипло попросила меня прикурить, держа в руке тонкую как соломинку сигарету. Она была так хороша что от счастья я насрал в штаны и поднес к её белеющим желтизной черным как красный мак синим губам факел.

Мы стали жить вместе. Днем мы ходили по свету, сеяли рож, взрывались на минах и были полностью счастливы. По вечерам, когда отвратительный серп луны свисал с неба, как морщинистые яйца старика, я играл ей на сделанной из березовой коры свиристели. Я играл протяжный и завораживающий «Полет  Шмеля», я играл тихий и милый «Storm» Ванессы Мэй, который в последствии спиздил какой-то недоносок по фамилии Вивальди, подло переименовав его в выворачивающий наизнанку мозг «Фоур Сизон». Она шила мне теплые, меховые подтяжки, которые блестели на солнце. По праздникам мы пили березовый сок и какой то вонючий портвейн. Так мы жили вечно. А потом солнце зашло за горизонт и больше не взошло. Так кончилась вечность и наступило небытие. Всё когда ни будь кончается, не так ли?
Sirius1981@bk.ru