Солнечным ранним утром 321 года до Рождества Христова, седой и сгорбленный старик, пересек вымощенную булыжником площадь перед Парфеноном, и вошел внутрь. Там он расположился напротив статуи Афины Паллады, и поднял на  десятиметровое изваяние древней богини свои стеклянные от беспробудного пьянства глаза. Редкие, спешащие по своим делам прохожие, или просто праздно шатающиеся в столь ранний час посетители храма, не придавали особого значения присутствию старика, и лишь инстинктивно поворачивали головы в сторону изваяния, украшенного слоновой костью и золотом, пожимали плечами, и шли прочь. Эка невидаль, думали они. Наверное, странник издалека, и таких красот не видел, ни в никчемной жизни своей, ни в убогой стране, откуда он видимо и был родом.
  А полюбоваться было на что. Сама статуя была колоссального размера, да еще стояла на высоком четырехугольном постаменте. Вся ее одежда и военные доспехи были выполнены из листового золота, и сверкали, подобно миллиону солнц. Точеное лицо,  руки, плечи, и правая обнаженная грудь статуи, изготовленные из слоновой кости, казалось, светились каким то внутренним, таинственным светом. Но жители Афин давно привыкли и не к таким зрелищам. Они не разделяли этого пристального интереса, с которым старик разглядывал сказочно красивое и богато украшенное изваяние.
  Тем временем народу в храме заметно прибавилось, и мраморный периптер наполнился  гулким шумом их голосов. Взгляд старика до этого блуждавший по красивым изгибам рук, одеяний, золотого шлема Афины, и двухметровой статуе богини победы, Ники, уместившейся на огромной ладони Великой Воительницы, остановился, наконец, на ее обнаженной груди.
  - Да-а. Хороша, ничего не скажешь. – Наконец произнес странник. И склонив голову чуть набок, он неторопливо, с каким то отрешенно-задумчивым видом, слегка наклонился вперед, и ухватившись за надорванный край свей длинной, до самой земли, туники,  медленно стал подкатывать ее вверх. Яркие лучи средиземноморского солнца, которые пробивались внутрь храма между мраморных колонн, сначала осветили то, что осталось от его видавших виды сандалий, затем испещренные язвами икры, колени, чресла, и наконец, свисавший между ног, длинный член старика. Продолжая сохранять задумчивое выражение лица, странный посетитель Парфенона, медленными движениями правой руки приступил к занятию, в те стародавние времена именуемому рукоблудием. Никто сначала не заметил этого вопиющего факта осквернения Акрополя. Поэтому, старик, никем не обеспокоенный, продолжал взирать на статую и предаваться своему, похотливому плотскому занятию.
  Первыми на него обратили внимание стоящие неподалеку дети. Дети всегда оказываются первыми в подобных ситуациях. От их любопытных глаз ничто в этом мире не может укрыться. Такова уж их природная пытливость. Дети стали шушукаться друг с другом, и негромко смеяться, чем привлекли внимание своих родителей, стоящих рядом. Родители, в свою очередь, увидев то, что привлекло внимание отроков, стали подталкивать знакомых, или просто стоящих рядом афинян, и кто молча, кто с нескрываемым негодованием, а кто и с улыбкой на лице, кивали в сторону старика. Самыми недовольными зрителями этого импровизированного спектакля, оказались, естественно, женщины. Впрочем, в этом нет ничего странного. Такова уж их женская природа, быть вечно, чем ни будь недовольными. Они было попытались воздействовать на мужей, и призвать их к публичному избиению камнями странного старика, но в этот момент в периметр периптера ступил невысокого роста человек, в белой тунике, ниспадавшей красивыми складками с его широких плеч. Он обвел взглядом присутствующих, и заметив старика, неторопливой походкой, преисполненный собственной значимости, направился в его сторону, и остановился чуть поодаль у него за спиной. Толпа понемногу успокоилась, женщины испуганно отвернулись, и только дети, как всегда, самые бесстрашные представители рода человеческого, продолжали искоса, дабы не вызывать недовольства взрослых, наблюдать за развитием этой комедии.
  Старик продолжал свое нехитрое занятие, подходившее, судя по его слабым стонам, к закономерной финальной развязке, когда за спиной его раздался низкий и негромкий голос подошедшего:
  - Ужель ученику Антисфена и последователю великого Сократа приличествует осквернять своды этого храма, столь низменным занятием? Да еще и в присутствии черни?
  Старик, как ни в чем не бывало, слегка повернул голову в сторону произнесшего эту обличительную тираду, и продолжил мастурбировать с удвоенной энергией.
  - К чему вы затеяли эту нелепую комедию? - Продолжал человек в белой тунике. - Я не могу представить, что известный своими философскими трудами ученый муж, без всякой видимой на то причины, станет онанировать на статую Афины Паллады.
  Старик зачастил еще ожесточеннее, и явно недовольный тем, что его покой был нарушен, ответил скороговоркой:
  - Многоуважаемый Кратес, вы либо не мешайте мне, и дайте уже покончить с делом, которое я начал, либо присоединяйтесь.
  - Присоединится к деяниям великого Диогена, всегда было для меня почетно, но в данной ситуации… - Кратес не договорил.
  В этот самый момент, старик громко ойкнул, и обильно кончил на мраморный пол храма. Потом он с гордым видом кобеля после случки еще раз взглянул на статую Афины, вытер испачканную руку о край своей туники, и привычным движением расправил ее складки. Затем старик поднял взор к высокому потолку, с изображением звездного неба, и отблагодарил Зевса, который был так милостив к его сегодняшней слабости.
  - Я не совсем расслышал ваш вопрос, уважаемый Кратес. - Наконец  обратился Диоген к своему собеседнику. И уже более громко, так, чтобы слышали все без исключения, находящиеся в храме, произнес:
  - Хорошо бы и голод можно было заглушить простым потиранием живота, не правда ли?

***

P.S.  Вот такие люди населяли нашу старушку землю, в те далекие времена…
    А сегодня, смог бы кто ни будь из многочисленных хуяторов, или еще более многочисленных втыкателей, дрочащих по ночам перед тусклым светом своих залапанных мониторов, и называющих себя гордым именем «ПАДОНАГ»,  выйти среди бела дня, к примеру, на площадь перед памятником... Впрочем, в нашей богом забытой столице, даже при наличии желания, не найти памятника какой ни будь красивой и знаменитой женщине. А дрочить перед Мининым и Пожарским, или перед Крестьянкой, к которой пристроился  голенастый Рабочий… это ахтунг!!!
  И уж точно, никто из нас не посмеет сказать первому лицу государства, ненароком остановившемуся рядом с вашей персональной бочкой, отойдите, мол, Владимир Владимирович, вы мне солнце загораживаете…


© VPR 2007