Какое-то время известная детская писательница Ксенья Жеглая проживала увлекательную жизнь. Но не так чтобы очень длительно. А после увлекательной жизни, как известно, наступает увлекательная смерть. И что же сообщают нам о пострадавшей всякие газетки?
А хорошего мало пишут. Пишут, что раба божья стервью была беспринципной, прикладывалась к чему ни попадя при каждом удобном, да и вообще – негодяй это был первостатейный, а вовсе не девушка примерного прилежания на загляденье. 

Голубиной почтой, сарафанным радио разорвалась молниеносная трагедия по МКАД, окружной и далее. Проститься пришли практически все: кто знал и догадывался.
Процедура была неуместно стандартна. Немного усохшее тело усопшей писательницы покладистые дети, корячась, вынесли из Дома печати, и при помощи табуретов установили на Никитском бульваре, где когда-то полеживал труп поэта Леля - Сергея Ивановича Есенина. Люд суетился попрощаться - после невтерпёж ожидался банкет с возлиянием и проказами. Стол, по причине нехарактерной для московской осенней душности, был накрыт на бульваре средь прохладно колосящейся древесины. Неподалёку были хитроумно расставлены укромные шкафы общественного пользования, выкрашенные в голубую пластмассу.

Перво-наперво на церемонию принесло благодарное студенчество и тайных воздыхателей писательницы, которых набралось довольно-таки не мало. Затем скорбно подтянулись преподаватели, репетиторы и две трясущиеся няни-алкоголички. Пришел и Ваха, - виртуозный вертец шаурмы из палатки, что на углу Полярной и Дежнева. Часто алчное чувство отведать чего-нибудь лакомого заводило пытливую писательницу в эту воистину не по-грузински щедрую едальню. Вместо себя Ваха доверил вести опасное дежурство своему племяннику Гоги Цуладзе, который раньше ходко подрабатывал на вазелиновой фабрике внештатным шатуном.

Была еще делегация бездарных гомосексуалистов, которых Ксенья в шальном опьянении часто и без разбору секла плетью, да ещё какие-то школьники, которые, видимо, по ошибке пришли с крупным транспарантом, прочесть который, впрочем, не было никакой возможности.
Чуть позже, (в дороге задержались, пришлось несколько раз менять транспорт) прибыли Маяковский с Чеховым, - самые любимые поэты Ксении. Владимир прочистил горло, но сказать ему не дали: лысеющий на глазах поэт Вишневский по случаю присутствия вскрикнул:
- Хоть и стихи твои мужиковаты, но крепкие, оне, как древ! – и, в память о Ксюше, быстро зажонглировал булками, помидорками, и всякими своими жамками. – Ап, - быстро говорил поэт, - Оп!
Старичок-тугодум, в бороде и при палке, по ошибке прозванный в детстве Вознесенским, сразу смекнул, что затягивать тут нечего, и торопливо залепетал слова на каком-то чужом языке и, по-видимому, тоже стихами.
Молдавский предприниматель Базед Куцурюбко, и граф Михалков, который нынче пришел всего на одной ноге, находились от скорбящей массы келейно и что-то торопливо отпивали. Через некоторое время им пристала охота плясать и петь. По такому случаю у братьев Буженининых нашлась гармоника и танцевальные лапти.

Чуть позже изготовился сказать свою траурную речь и Антон Павлович, но только он открыл свой драматический рот, как кто-то из студентов заорал: «Даёшь отсрочку, старые бляди!». Антон Павлович от такого хамства осекся, и отступил в сторону. Студенчество явно не узнало тощего мужчину в пенсне. Антона Павловича это страшно рассердило. Он приблизился к столу и, поперхнувшись, хряпнул водки.
Пророк старец Зосима, которого по знакомству привёл православный писатель Всеволод Найтов, внимательно присмотрелся к Маяковскому и рек поносным голосом, что поэт сегодня опять преставится. Испугавшись, поэт Маяковский заметался и для безопасности укрылся в отхожей кабинке, где его и настиг мощнейший тепловой удар. Рядом, демонстративно призрев кабинки, мочился себе на ботинки какой-то седой Винокур.

Некто, представившись молодым преподавателем, аккуратно положил в гроб успокоенной Ксении красные боксёрские перчатки. Дядя Коля Валуев прислал с нарочным свои тренировочные лапы.
Седой купидон Тимурджан - радость и надежда диких женщин, хотел что-то сказать, но не совладал со сложными словами. Писатель Найтов в порыве тактики и дружбы понимающе стиснул его прекрасный локоть. Катя Мартышкина, подруга детской писательницы, спотыкаясь и сотрясаясь от рыданий, подошла и кинула в домовину бурый колтун от домашнего котика писательницы Серёжи; Катины груди прилюдно ходили соблазнительным ходуном.

Позже всех подъехал на своей зажиточной палисандровой тележке ректор института, (в котором когда-то обучалась будущая ребячья отрада) Леонид Пантелеевич. Тележку, скрипя, катила Надежда Игоревна, его бессменная голубка; ректор был уже совсем престарелый, но зубы его ещё хорошо шевелились.
- Лёня, горе-то какое, горе! – судорожно бросился к нему скудный и клочкобородый преподаватель Антон Власик.
- Кому Лёня, а кому отец родной! - деликатно поправила зарвавшегося Власика, сизокрылая голубка Надя.
- Был человек и - нету! Вы подумайте! – сокрушался Виталий Тимофеевич Бабенко, - тоже профессор, - Фантастика!
- Да-да! Это есть цельная такая драма! – подтверждала ветхая как сарай поэтесса Ольга Кучкина, и показывала седыми руками, какая это драма.
- Какой талант был, какой размах, и надежды ведь свои подавала! А я любил её, да-да, любил! – пригорюнивался профессор Евгений Жаринов и что-то проворно срывал зубами с острой палочки, - Эх, Ксюха, так и не показал я тебе своего Чаплина!

А верный товарищ Ксении - озорной писака и нехороший учитель Всеволод Найтов, подошел к усопшей, раззявил, было, рот и вознёс длань к хлябям небесным, как вдруг неожиданно покрылся рыжей шестью и быстро зарос в какой-то неприличный столб. Леонид Пантилеевич огорченно надул свои вегетарианские щёки, сделал губами звук «пуфф» и заорал себе за спину:
- Гони, Наташка, от седова к чертовой матери! 
Публика, изумленно дожевывая, бежала. В небе что-то хрустнуло и разломилось. Палисандровая тележка рванула вниз по Никитскому.
Детская писательница, печально кряхтя, вылезла из гроба, опрокинула рюмку хереса и в тоске обвила мохнатого Севу своими доверчивыми руками. Порциями пошел дождь. Было слышно, как в конце бульвара панически скрипит и разваливается палисандровая конструкция.