Если б не телик, а точнее, ушлые ребята из комсомольского кооператива, Кнокин так бы и не узнал, что у женщины бывает бюст и талия. В одночасье опутав кабелем несколько домов, парни впустили в каждую квартиру видео.
Вот Кнокин и узнал все. Закрывался на два замка, чтобы не догадались, что он тоже смотрит экстремальный секс, но и, будучи один в комнате, багровел от стыда, густой краской покрывались его щеки, шея, лоб, затылок, в конце концов, все его тело от головы до пят ныло и гудело, в нем слышалась музыка поп.
А до того он смотрел вторую программу. Если бы не телевидение, никогда бы не узнал, что такое демократия. Включите пятый микрофон, ставлю на голосование. Я по процедурному вопросу. Тоже страсть, ор, гам, но такого остервенения, как на кустарном кабельном канале, и в помине нет.

Ну, разве еще где-то в ином месте города или в вольной природе услышишь такой получасовой душераздирающий крик на одной ноте? Он сверлит мозг наподобие луча Лазаря. Того и гляди, на стенку полезешь. Можно, конечно, выключить, но как? Да и жалко, четвертной за месяц вперед отдал. Хоть лопни, а смотри! Нет, добром это не кончится!
Каждый день Кнокин с ужасом и волосяным дыбом узнавал что-то новое и непотребное, например, что поговорка «третий лишний» не столь бесспорна. Понятие «тройная уха» стало ему казаться стыдным. Какая-то детская песенка привязалась к нему: «Он уехал в Лимпопо, чтобы сделать группопо». А какие у них огромные кровати – как наши коммунальные квартиры. Многоспальные. Одним словом, кабельное телевидение, а кобельное. Сучья правда!
А еще он со смертельной тоской узнал, что матрасы бывают не только на соломе, не только на вате и птичьем пухе, но и на воде. Такой в Магадане не годится, успокаивал он себя. Если порвется, то соседей зальет. Выселить могут. Да он, с этим центральным отоплением, в ледяной превратится.

Сначала Кнокин пытался вести себя пристойно и сохранять нейтральность в мыслях, внутренне осуждать загул, переходящий в разгул. Есть и пострашнее, чем секс, вещи: бой быков, например, перспектива, что бык вонзит тебе рога в брюхо. Или в гололед грохнешься, бутылка в кармане вдребезги. И вообще жизнь идет. Общественность осуждает порнографию. Но нет, это выше его сил не включать телевизор! Это наркотик, и привыкание к нему мгновенное, понял он с ужасом.
Он осознал, что и дома, и на работе в конторе ждет вечера с этими всхлипами, стонами и верещаниями. Он ждет порнуху, эту драму во многих актах, с прологом, эпилогом, бюстом, шеей, бельем иностранного производства и туфельками на высоких каблуках, наручниками и удушением чулком.

Неотступно преследует его кадр из вчерашнего фильма. Ветерок обдувает корму теплохода. При всем честном народе нормальные такие ребята невозмутимо играют собачью свадьбу. Упражняются в аэробике на пленэре. Сексапилка. Кнокин понял, что это сексуальная революция, и не хотел быть секс-контрой недобитой. Он стал порновидеоманом. Осознав это, успокоился, будто, опоздав на электричку, передумал ехать на дачу. Вначале смотрел все взахлеб, потом рафинировался, пресытился, стал различать нюансы и полюбил фильмы, где маньяки убивают женщин. Ему было жаль и женщин, и маньяков. И себя тоже – за бесцельно прожитые в тумане наивности годы.
Внезапно все прекратилось. Канал не зажигался, тишина звенела в ушах, а в глазах метались кровавые зародыши мальчиков и девочек. Собрав в очередной раз деньги, кооператоры исчезли, прихватив с собой десятки метров кабеля, какие-то усилители и дроссели.

Кнокин ощутил себя обокраденным и опозоренным и страдал, как от ожога плетью, оттого, что бездарно потратил жизнь, полагая, что когда-то что-то наступит взамен. Не наступило. Прошло, а он и не узнал, что.
Иногда он включал второй канал и не понимал, почему кто-то стоит у микрофона одетый и где же его партнерша.
Он долго испытывал неловкость, встречая женщин, будто они своим присутствием уличали его в симпатиях к порнухе.
Потом навалилась бессонница. Тишина казалась адом. Сахар ему стал не сладким, соль не соленой. Белая смерть? Нет, белое безмолвие – как магаданский не очень грязный снег, который под напором мартовского солнца испарялся, не тая.
И вот однажды за окном раздался мерзкий душераздирающий вопль, продолженный другим таким же воплем. Мурашки восторга побежали по спине Кнокина. Именины сердца. Ностальгия по либидо.

На другой день он накупил рыбы и разбросал мелкими кусочками вокруг дома, приваживая котов и кошек, мохнатых певцов электрической страсти. Когда ее сухие раскаты разорвали опостылевшую тишину вновь, он с чистым и успокоенным сердцем уснул.
А сейчас последние новости, сказала во сне любимая дикторша, облизывая губы и, по-кроличьи вереща, стала медленно расстегивать блузку.
Кнокин проснулся и вдруг понял, что сверху, снизу и с боков – за стенами раздаются настоящие, отнюдь не кошачьи визги, охи и стоны. Научились, – подумал он и рассмеялся сквозь слезы.

Над городом висела ночь. Сверкали порнозвезды. Из-за серебристо-серой тучи вышла толстушка порнолуна, блестя силиконовым бюстом.