Сейчас вроде бы и утро, но чувствуется, что жара будет колоссальная и преисподняя вполне себе где-то рядом. Иван Петрович гуляет, порхает с тросточкой в своём легком пернатом сюртуке, думает о всяком приятственном, весёлом и возвышенном в облаках. Он предвкушает, что жизнь его кончится скоро, очень скоро, хотя, может ведь случится всякое, - и будет он вечной сказкой в кудрявом переплете. Видятся ему девушки в газовых платьях, кое-какие матросцы, поросята и фрикадельки везучие, и даже один какой-то прекрасный макак Витя с перьями там где не надо, танцует ему свою лёгкую кадриль. Иван Петрович куролесит по улочке, и видит себя немного спереди и слева. Он не низок, не высок, но принципиально субтилен. Он ребячески любит свои крепкие боты на непоколебимом каучуке и носит легкомысленную треуголку. Он опрятен, но в полной мере не женат. Он не запятнал себя службой в каком-либо департаменте, никогда не стоял вахту и не пёк хлебов. У него нет ни друзей, ни собачек, с гербариями тоже как-то не сложилось. Его щуплое лицо всегда очень гладкое и глядит по сторонам ласково. Он никогда не сердится, только когда волнуется - учащённо дышит. Не понятно, на что он живёт. Деньги как-то сами у него берутся из небольшого нагрудного кармашка и дома есть ещё холщёвый мешочек. Может быть он волшебник?  Возможно. Хотя если кто-нибудь обратится с этой каверзой к Ивану Петровичу, он непременно станет всё отрицать и учащенно задышит. Ещё, когда он сильно волнуется, его ножки трепещут, и он начинает неизвестно кому грозить своим зверским пальцем. Он словно бы говорит: «Вот я вам! Я вам, черти, сейчас покажу такое-эдакое!» Но Иван Петрович редко говорит. Вот если вы его спросите про волшебника, его ножки сразу же начнут трепетать. И есть ещё одна небольшая страсть у Ивана Петровича. Плотная и жгучая, как его волосатая пижама. Дело в том, что Иван Петрович – царевич. Да-да, тот самый, стародавний, фееричный, сокровенный. Конечно, сейчас он не вошкается с лягушками и не кряхтит на волке; да, признаться, и давненько не брал в руки он свой кладенец, но… извините, тут я прерву рассказ о страстях и проказах Ивана Петровича, ибо сейчас произойдёт совсем не смехотворное происшествие. Иван Петрович видит в свои усы заднего вида, что к его спине быстро приближается мясистый человек и как будто заносит длинный ножик для удара. Ивану Петровичу становится отвратительно жутко. А, казалось бы, какое прекрасное утро, какие светлые мысли!        

Иван Петрович группируется в маленький комок и бежит, летит, улепётывает своими жалкими ножками. Но погоня неминуемо поджимает. Торопливый комок начинает задыхаться, пыхтя, ослабевает и сдаётся. И тогда его, конечно же, грубо окружают. Иван Петрович снимает треуголку и отвешивает что-то вроде пластического поклона. Под шляпой царевич оказывается безукоризненно лысц и недурно загорел. Люди, окружившие его, страшны и беспринципны. Они - безусловные мужчины. Одеты они в деревянные куртки-энцефалитки и штанов не носят, брезгуют. От них соблазнительно разит дегтярным мылом.        

«Эх, пропадай моя телега, все четыре колеса» - горестно, но совершенно не нужно сетует про себя Иван Петрович. Кто-то из злодеев кричит железным голосом в Ивана Петровича: «Возьми свою стрелу, сволочь! Опять, гнида, обронил!» Иван Петрович стоит и стесняется взять. Но беспрекословная рука протягивает ему тошнотворный предмет. Иван Петрович конфузливо берёт стрелу и мучительно засовывает её себе в задницу. Удовлетворённые доброхоты, похохатывая, уходят.                        

Далее царевич не жалея сил идёт к своей бабушке, ученой целительнице. За долгие годы существования Ивану Петровичу часто приходилось всячески гарцевать на публике. И привык он довольно ко многим непечатным вещам. Со стороны, конечно, вид и походка этой раненой личности могут кому-то показаться жалкими и противоестественными, но сам Иван Петрович так не думает. Он с достоинством несёт свою ношу.     

Бабушка очень долго лезет со своей теплой печи. «Жопа жилена, манда мылена» -  откуда-то сверху сообщает подробности старушки некий Александр Николаевич Афанасьев, тоже, несомненно, родственник кроткой затворницы. Исключительно при помощи скрипучих берестяных перчаток и своих матерых шуршалок бабушка вытаскивает из стонущего Ивана Петровича посторонний предмет. В глазах Ивана Петровича кипят разумные слёзы.
        
Да, совсем забыл сказать - все это время Иван Петрович перекатывал в своём аккуратном рту небольшое шерстяное яичко. По каким причинам он это делал, и какие умыслы имел, совершенно не понятно. Я очень обеспокоен за здоровье добродушного Ивана Петровича, но, дорогие друзья, я знаю, как помочь бедному царевичу: переведите, пожалуйста, на моё имя полторы тысячи рублей, и я обязательно передам их этому остро несчастному человеку. Большое Вам спасибо, друзья мои!