Когда это было, никто не знает. Но, наверное, давно, раз даже глубокие нонгкхайские  старики рассказывают эту историю своим правнукам как услышанную от их прадедов.
Жил на берегу Меконг-реки крестьянин Прасерт. Был он трудолюбив и экономен, и потому дом был у Прасерта – полная чаша. Дом тиковый поставил у самой реки. Прохладно, однако. Поле засадил гаоляном да кукурузой, сад – бананами да лонганом, а жене засадил так, что нарожала она ему троих сыновей – один другого краше, - сами низенькие, глаза раскосые, ноги кривые, пальцы на руках в разные стороны смотрят. Загляденье!

Утром уходил Прасерт в поле, днём, когда солнце совсем сильно пекло спину, - спал на веранде своего тикового дома, вечером удил рыбу в Меконге да пил рисовую брагу. А по выходным возил бананы да нехитрую жёнину пряжу на НонгКхайский рынок, где толстые бирманцы да глупые лаосцы скупали всё на корню, не торгуясь.
В общем, жил наш Прасерт, поживал, да бобра наживал. Бобром  на Меконге-реке издавна мужской живот кличут. Лошадь купил, повозку, амбар справил из бамбука. Даже стал подумывать, не съездить ли в Бангкок, на короля поглядеть. Ну, хоть одним глазком!
Но пришла беда – откуда не ждали. Завелась под прасертовой верандой маленькая жаба. Поначалу её кваканье скрашивало тихие вечера. Семья подкармливала жабу жареным рисом и, как стемнеет, выходила на террасу слушать её замысловатые пассажи. Соседи завидовали Прасерту – вон, ни у кого жаба под домом не живёт, песен не поёт. Одному Прасерту повезло. Видать, любят его боги Меконга.

Но вот однажды, заслушавшись жабьего кваканья да выпив лишку, задремал Прасерт на кушетке. А жаба – прыг-прыг, да в миску с брагой – шлёп! Выпила полмиски, да опять – под веранду спряталась.
Проснулся Прасерт, допил брагу, да вдруг стал сам не свой. Злой стал да ленивый. На поле ходить не хочет – силы тратить жалко. Лошадь к кузнецу не водит – за подковы платить жалко. Продаст жёнину пряжу на рынке, да все деньги под кушетку спрячет – жалко тратить. Жену стал поколачивать да брагой каждый день упиваться. Никого не слушает, только жабье пение.

А жаба с того дня расти стала не по дням, а по часам. И все чаще на террасу выползать стала. Сидит себе, квакает заливисто, Прасерту улыбается. А Прасерт, стало быть, ей тоже склабится во все свои двадцать два зуба. А как дождётся жаба часа, когда он задремлет, так отхлебнёт из миски браги и на грудь ему – прыг! И душит.
Совсем прасертово хозяйство в запустение пришло. Жена исхудала, плачет всё время. Дети малые рису просят, по соседям подъедаются. Дом покосился, ремонту требует. А Прасерту плотника позвать – жалко. Деньги только тратить.

Пришёл однажды к Прасерту староста. Что ж ты, - говорит, - мил человек, Прасерт Подсапорнович, делаешь? На весь Меконг деревню позоришь! Хозяйство запустил, жену бьёшь, дети в драную циновку обёрнутые ходят, срам банановыми листьями прикрывают! Опомнись, пока не поздно! Выгони ты свою жабу, пока не поздно. Не доведёт она тебя до добра! Просрёшь, Просерт, последнее! По миру и себя и семью пустишь!
Осерчал Прасерт, разругался на старосту. Хотел его поколотить, да силы уж не те. На кушетке лёжа силы-то немного наберёшься. А староста хоть мужик и пожилой уже был, за тридцать, да в плечах имел косой метр, да росту богатырского – 160 сантиметров! Как увидел староста, что Прасерт его поколотить хочет, так и дал ему промеж глаз могучим своим кулаком, на дуриане да рыбных шариках вскормленным.
Охнул Прасерт, сел на землю меконгскую. Чихнул два раза, да и вылетела у него из носа жабья шкурка.
Опомнился Прасерт, очухался. Схватил большой нож, которым тростник рубят, вытащил жабу из под веранды за склизкую зелёную ногу. Знай, - говорит, - жаба, своё место! Да и разрубил её к чёртовой Маре, дьяволу буддистскому.

С тех самых пор зажил Прасерт и семья его лучше прежнего. Дом свой поправил. Старшого сына женил, дом ему справил. Не дом, хоромы! Тоже у реки Меконг, на самом берегу. Лодку завёл, сети стал ставить да сом-рыбу во Вьентьян возить – там цену лучшую глупые лаосцы дают. Вся деревня Прасертом гордилась.

А когда Прасерт умер, в городе НонгКхае губернатор велел памятник ему поставить, как Человеку, Первому Победившему Свою ЖАБУ. Там он и стоит поныне, а на постаменте эта история тайскими буквами записана в поучение каждому, ибо страшнее Жабы зверя нет.