Начало тут: http://udaff.com/creo/73462.html

Глава № 4 здесь: http://udaff.com/creo/77401.html

                                                        5


    На мой узкопрофильный взгляд рядового сотрудника частного охранного предприятия мы, русские - за редким исключением, как нация, совершенно не умеет торговать. Нет, - мы можем выполнять какие-то элементарные функции купли-продажи в качестве простых продавцов или менеджеров  низшего и  среднего звена в больших и малых торговых корпорациях, но налаживать и организовывать саму торговлю, вести сложные коммерческие переговоры, или заключать хитроумные взаимовыгодные соглашения – мы генетически - неспособны.
      Все это я говорю к тому, что мы патологически не умеем (или просто-напросто не хотим) давать тогда, когда нужно, и тому, кому нужно, деньги «на лапу». Да, мы делаем это: в бессильной злобе затолкав давящую нас общечеловеческую «жабу» в самый темный, самый дальний уголок нашего сознания. Да, мы тоже даем, но даем под чудовищным нажимом власть предержащих мздоимцев и хапуг, без всякого изящества, скривив лицо и отвратительно потея от страха взаимной  уголовной ответственности, налагаемой российским законодательством, как на берущего взятку, так и на дающего оную. Не так, совсем не так «засылают наверх» уроженцы Кавказа и многочисленные представители других восточных национальностей, занимающиеся в столице нашей родины (и не только в ней) тяжелым процессом налаживания всех видов торговой деятельности.
    Я еще раз убеждаюсь в правильности сделанного мной наблюдения, когда достаю из своих карманов аккуратно сложенные вчетверо десятки и полтинники, почти незаметно положенные туда во время утреннего обхода армянками и грузинками, торгующими на нашем с Роскошным  посту фруктами и цветами без всякого на то разрешения официальных властей.
    Я перекладываю всё в один карман и с привычной гражданской горечью наблюдаю, как Роскошный отгоняет злобно огрызающуюся подмосковную бабульку, не пожелавшую дать ему тридцатник (средняя такса) за возможность постоять до обеда (но только до обеда!) на весьма выгодном и «проходном» месте напротив стоянки автобусов и выхода из метро.
    Да, думаю я, умеем мы гнобить и опускать собственный народ. Впрочем, Роскошному не привыкать, он ведь – если верить ему же самому – из казаков. Это его предки столетиями призываемые на государеву службу из дальних пограничных станиц усмиряли крестьянские мятежи и восстания по все России, и хлестали нагайками, и давили лошадьми революционно настроенный народ на улицах и площадях обеих столиц. В нашем служебном тандеме подобными вещами занимается в основном Роскошный. Я, в свою очередь, только собираю причитающееся нам, чуть ли не с самого момента образования этого частного охранного предприятия, мелкопоместное и низкобуджетное «бабло» с уже покорившихся и вошедших с нами в преступный сговор малых восточных народов. Бабка скорбно и зло покачивая парой охапок выращенных на собственном огороде полураскрывшихся пионов, тяжело спускается в подземный переход, по всей видимости, наивно полагая договориться там на меньшую сумму с наглыми и беспринципными метрополитеновскими ментами.
- Не любишь ты, Сережа, своих одноплеменников.
- Да с какого хуя мне их любить-то?! Она деревенская – я городской, я охранник – она барыга….
- Я где-то слышал, что у подавляющего большинства теперешних москвичей  прабабушки и прадедушки являлись сельскими жителями. Страна-то совсем недавно аграрной была.
-Да хуй бы на неё, на страну-то! Я тоже где-то слышал, что Париж – это не совсем Франция, а Нью-Йорк – не совсем Америка. Ты километров на пятьдесят от Москвы отъедь и нажрись там у них на дискотеке. Никакое крестьянское происхождение не поможет: отмудохают, как бог черепаху. Кровью потом писать будешь в свой, недоступный сельским жителям, тёплый и удобный «чисто городской» - унитаз.
- Согласен. Но, все равно, – жестокосерд ты зело и нечеловеколюбче.
- Будь я добрее, на какие шиши мы бы девок сегодня вечером поить стали?
- Каких девок?
- Ленка-хохлушка, что на втором посту очками торгует, обещала с подружками познакомить. Землячки в гости к ней сегодня заедут.
- У меня, вообще-то, стрела с Дебаркадером на завтра забита…
- Одно другому не мешает! – резюмирует Роскошный и грозно, как Илья Муромец на картине Васнецова (с таким же объемом талии, но с резиновой дубинкой вместо булавы), из-под вскинутой руки  озирает подотчетные ему горизонты; я же, в свою очередь, ретируюсь к овощной палатке, где работает единственная продавщица (к сожалению уже в возрасте), которая посещала в свое время московский театр Ленинского Комсомола и два раза была на «Таганке». Просто так…  поговорить об упадке современного драматического искусства.


                                                                      6

    «Рязанский» и «Волгоградский» проспекты -  две крупные дорожные магистрали, соединяющие Юго-восток столицы с ее центром; в часы пик они закупориваются, словно фаллопиевы трубы у залетевшей по недосмотру профурсетки, сделавшей неудачный подпольный аборт.   
    Пронизанные солнечным светом тонкие летние облака сияют над забитым до отказа автомобильным транспортом Волгоградским проспектом.
    Морщась на ярком солнце, Роскошный восседает на прогнувшемся под его «критической» массой маленьком и неудобном ящике из-под бутылочной пепси-колы в непосредственной близости от дышащей бензиновыми испарениями и выхлопными газами вереницы застрявших в пробке машин. Если учесть тот факт, что мы, по узколобому мнению нашего начальства на посту сидеть вообще не должны, то Роскошный открыто нарушает инструкцию, «хулиганит» дисциплину и откровенно забивает хуй. Он сидит слегка покачиваясь, прислонившись спиной к шаткой разборной конструкции переносной газетной  стойки. Сердобольная продавщица газет (мать-одиночка из Саратова), постоянно подсовывает ему что-нибудь из желтой прессы  и ловит кайф от его способности комментировать наиглупейшие и низкопробные заметки и статьи, заполонившие в последнее время почти все газеты и журналы, продаваемые на улицах нашего города.
- Так, ёпте, читаем: «пять минут активного флирта заменяет целый час глубокого расслабляющего сна». Интересно, как они это вычислили? Например, как они, сцуки, глубину сна измерили, чем? Или вот: «по мнению западноевропейских ученых, оптимисты живут в среднем на семь лет дольше, чем пессимисты». Нихуясе, каких таких «западноевропейских ученых»? в каком таком «среднем»? Они, что там по моргам ездили и жмуров опрашивали: «слышь, камрад, ты кем был при жизни: пессимистом или оптимистом? Типа, в среднем?»
    Газетная продавщица загадочно улыбается и присаживается на краешек своей стойки, поближе к раскрасневшемуся на солнце Роскошному. Для нее Москва город не только хлебный, но и «перепихонный». Мужики ее возраста (немного за сорок по виду) в Саратове: либо спились, либо передохли от наркотиков, либо почетно погибли в многочисленных локальных конфликтах на широких просторах нашей родины или за ее пределами. Из тех, кто остался в живых и не свалил за границу, когда жить здесь стало совсем невыносимо, только очень незначительная часть мужского населения сохранила истинный и неизбывный интерес к женскому полу. Ограниченный контингент таких мужиков невелик даже в Москве. К тому же, этот контингент, как правило, в значительной мере бывает обременен: семьей, детьми (зачастую от разных браков), финансовыми проблемами (в данном случае это не обязательно отсутствие денег, может быть, как раз, - наоборот); на него отрицательно влияет как плохая экология, так и  хорошо организованная столичная проституция, а так же конкуренция со стороны пронырливой молодежи, стремящейся урвать от жизни как можно больше, не взирая на общественный и возрастной статус выбираемых ею половых партнеров.

- Я еще со школы помню: «каждая выкуренная сигарета сокращает жизнь человека на пятнадцать минут». Во как! Ну как, скажите мне на милость, как они все это посчитали? На основе, каких данных? По какой такой статистике?- продолжает деланно возмущаться Роскошный.
- Статистика в таких вопросах не аргумент, – влезаю я от скуки, - один иностранный писатель как-то заметил: есть три разновидности лжи: ложь, гнусная ложь и статистика.
- Да уж… - констатирует Роскошный и, скосив глаза, внимательно наблюдает, как медленно, но верно нога матери-одиночки, облаченная в допотопные застиранные леггинсы, прижимается к его мятым и засаленным форменным штанам: такой флирт, думается мне, даже отдаленно нельзя сравнивать с тем самым пресловутым часом глубокого и расслабляющего сна.

…Этот звук я уже не забуду никогда в жизни. Это было похоже на глухой размашистый удар теннисной ракеткой по густому желтоголовому ряду одуванчиков, разросшихся вдоль покосившихся спортивных трибун полузаброшенного сельского стадиона. Только потом до нас с Роскошным долетел оглушительный металлический скрежет и визг автомобильных тормозов. Что-то быстрое, похожее на черный стремительный шар, прокатилось у меня под ногами.
- Не пойму, арбуз что ли? Рано по асфальту арбузам-то кататься. Это в июне-то месяце? … Дорогие они еще. Да и День десантника не скоро…- удивленно отреагировал Роскошный. (Обычно, пьяные с «поехавшей крышей»  дембеля в День Воздушно-десантных войск,  разносили у метро «Кузьминки» не одну овощную палатку и громили, как правило, не один арбузный развал. Арбузы тогда катились и прыгали по всей Зеленодольской улице и Волгоградскому проспекту. Что тут скажешь? - веселый праздник.)
   
    Ничего страшного на первый взгляд, в общем-то, не произошло.
    Но это только на первый взгляд.
    Рядом с лестничным маршем у входа в круглосуточный продовольственный магазин неожиданно возникла немая сцена. В ногах у прикорнувшего на ступеньках бомжа черный шарообразный предмет потерял скорость, остановился и обрел отчетливые очертания. Нам с Роскошным сразу же стало ясно – это не арбуз. Это был модный «навороченный» байкеровский шлем. На его черных лакированных боках белела пара сломленных посередине параллельных линий, а на затылочной части красовался нарисованный череп с костями и четкая иностранная надпись: Wafen SS.
Сам шлем, однако, немецкую каску времен Второй Мировой войны не напоминал даже отдаленно: дорогая удобная вещь с опущенным тонированным забралом и скорей всего с наушниками и встроенным аудиоплеером.
    Новый популярный  формат: современный высоко-комфортный носитель и старая, не утратившая своей идеологической привлекательности,  символика.
    Демонстрируя остатки не до конца изжитого юношеского любопытства, Роскошный отодвинув продавщицу из Саратова, встал с продавленного ящика и вразвалку направился к начинающей собираться  вокруг неизвестно откуда взявшегося шлема любопытствующей толпе.
    На самом верху лестничного марша застыла молоденькая уборщица из продуктового магазина; рядом с ней замерла забежавшая к ней потрепаться и покурить официантка из соседнего уличного кафе; чуть ниже, сидевший на ступенчатом кафеле разбуженный бомж, превратился в неподвижную, дурно пахнущую мумию…
    Со второго поста доносились отборный мат и прерывистая трель милицейского свистка. Там, метрах в десяти от автобусной остановки, поперек пешеходного перехода, в раскоряку стоял крытый армейский грузовик с въехавшей ему в левую бочину искореженной иномаркой.
    Неподалеку от светофора, отчаянно вращая в воздухе колесами, валялся перевернутый и помятый мотоцикл.
   
  Я подтянул ремень и вышел на границу поста.
   
    Первое, что я заметил - была кровь. Невероятное, неописуемое количество. В самом страшном, самом циничном голливудском боевике я никогда не видел таких потоков пролившейся на тротуар, забрызгавшей бордюры и медленно уходящей сквозь ржавые дорожные дренажи  НАСТОЯЩЕЙ человеческой крови.
    Чуть поодаль, возле массивной аляповатой клумбы, в изломанной неестественной позе с широко  раскинутыми ногами, лежало одетое в гоночный спортивный костюм обезглавленное тело мотоциклиста.

    Я разворачиваюсь и, в очередной раз, забыв про рацию, что есть мочи – кричу что-то через весь пост Роскошному.
    Он не обращает на меня никакого внимания. 
    Замершие вокруг шлема люди, как-то странно, бочком-бочком, начинают расходиться в разные стороны. Первым подскакивает бомж, за ним, схватившись за руки, исчезают в дверях магазина уборщица и официантка. Роскошный в каком-то сомнамбулическом состоянии наклоняется над шлемом, стараясь заглянуть в его тонированное забрало.
    С территории второго поста растеряно смотрят на меня два оказавшихся случайно поблизости гаишника и мой коллега - помощник начальника дежурной смены. На их  изумленных лицах отчетливо читается простой риторический вопрос: «ГДЕ?»
    Я, несколько оторопев, поднимаю свою рацию и, без всякого позывного, неожиданно для самого себя, произношу: «Кажется ЗДЕСЬ…» Они явно слышат меня; слышит меня и Роскошный.
    И  гаишники, и помощник, и я с Роскошным – все мы находимся в пределах видимости, хорошо различаем друг друга и почти одновременно начинаем понимать - ЧТО именно произошло на нашем долбаном объекте.
    …Все остальное я вижу, как в рапиде: Роскошный делает какое-то неуверенное движение и, видимо, пытаясь, как он скажет в последствии: «убрать ЭТО с прохода», автоматически наклонятся, и хватает злополучный шлем обеими руками. Его физиономия  моментально бледнеет. Из поднятого шлема начинает капать густая венозная кровь и Роскошный медленно и неуклюже заваливается на грязные затоптанные ступени лестничного марша.
    Создается такое впечатление, будто человек хотел поднять какой-то предмет, но предмет оказался гораздо тяжелее предполагаемой массы и потянул за собой потерявшего равновесие человека.
    Роскошный выпускает из рук шлем и, глухо ударившись головой о кафель, остается неподвижно лежать на ступенях.

- Что ж у вас в аптечке даже нашатыря нет? Йод один, да и тот просроченный?
- Да кто туда, Геннадий Иванович, заглядывает? Жгут с бинтом имеются и ладно.
- Значит, говоришь, в обморок Рикошетный твой завалился?
- Да, минералкой вот отпаиваем. Домой просится, говорит плохо ему.
- Симулянт.
- Ну, это как посмотреть: можно сказать – производственная травма.
- Где ты тут производство видишь, умник? Ладно. Один ночь отстоишь?
- Доплатите?
- Допустим.
- Не впервой, как-нибудь справлюсь.
Вернигора недовольно осматривает сидящего на ступеньках с бутылкой минеральной воды Роскошного.
-Что голова-то, небось, тяжелая?
Роскошный смотрит на него мутными глазами и еле слышно произносит:
- Чья?
- Ну не твоя же! Твоя-то легкая должна быть. Потому как  - пустая…
- Да, Геннадий Иванович, мне тут медики сказали, что где-то около четырех кг. А если учесть, что вместе со шлемом, то все шесть, выходит, мертвого весу… -  отвечаю я за Роскошного и прислушиваюсь к разговору сидящих неподалёку на продавленном ящике из-под «пепси» следовательши и здешнего таксиста Толика, самого болтливого из тусующихся на первом посту водил.
- Я  еще на Рязанке его  «срисовал». Там пробища была - он даже на своей тарахтелке объехать бы не смог. Ну, думаю, надо дворами. Он тоже – дворами…я за ним. На Зеленодольскую выехали… тут я его и потерял. На Волгоградку выскочил, а  он здесь лежит уже… у-у-у, фашист проклятый!
Следовательша переворачивает лист бумаги и, внимательно осмотрев  кончик перьевой ручки, продолжает устало писать.
- Ладно, отправляй его домой. Сегодня без сна, но за отдельную плату.
-  Сделаем, Геннадий Иванович.

    Трагическую геометрию этого дорожно-транспортного происшествия не смогли восстановить ни местные менты, ни приехавшая после двухчасового стояния в пробках, следственная бригада, ни входившие в ее состав эксперты-криминалисты. Было совершенно непонятно, кто пересек перекресток на красный (или желтый?) свет, кто тронулся первым, кто нарушил, кто превысил, и кто не доглядел, и как в этом раскладе оказался злополучный мотоциклист.
    Усекновение главы одной из жертв, даже для столичных дорог событие – экстраординарное.

  Если говорить строго научно – мир состоит из пустоты; и энергии.
  Молекулы, атомы, протоны и нейтроны – всю эту лабуду мы  изучали еще в школе и имеем, в силу зафиксированного в Конституции закона о всеобщем среднем образовании, вполне убогое и утилитарное представления об окружающей нас среде. Но, даже окончив школу с «красным» дипломом, мы представляем себе структуру атома совершенно неправильно, слишком примитивно и схематично: в виде картинки в учебнике физики за восьмой класс, либо в форме концептуального изваяния в далеком городе Брюсселе.
Ответственность за подобное представление лежит не на педагогах и составителях учебных пособий, а на нас самих. Мы просто не можем представить себе строение атома иначе. Чисто физически. (Прошу прощения за тавтологию: физический мир - без возможности представить его физически…но что-то в этом есть… кстати говоря: уже религиозное). У нас не так хорошо развито воображение.
    Наше умение постигать сокровенные тайны природы - многократно превышает возможности нашей фантазии.
  Человечество давно научилось понимать  такие свойства  вещей, которые просто не в состоянии себе представить.
    Атом, - это не ядро, окруженное вращающимися вокруг него частицами (хотя в действительности это так! Только не так выглядит…), а сгусток энергии - охваченный беспрестанно рассекаемой электронами – микроскопической пустотой.
  Изобразить это явление, не прибегая к упрощению и схематизации, не представляется возможным.
    Между тем все, что мы видим вокруг, чего касаемся руками, все, что мы едим и пьем, да и сами мы, как бренные оболочки своей несуществующей без этой оболочки души, все по чему мы ходим, на чем сидим и лежим, все, что мы носим на себе и вдыхаем вместе с воздухом (сам воздух в том числе, кстати!) все, буквально все: ВСЯ существующая МАТЕРИЯ  во вселенной –  это всего лишь  ЭНЕРГИЯ; ну и, конечно же, ПУСТОТА.
    Я совсем недавно выяснил для себя, что когда я сижу на стуле, то оказывается я на нем практически не сижу… Энергия атомов и молекул, из которых состоит моя жопа и надетые на нее штаны – постоянно отталкивается энергией атомов и молекул занимаемого мной стула. В результате чего между мной и стулом не смотря на наш плотный и абсолютно достоверный контакт, всегда находится тонкая прослойка пустоты.
    То же происходит, если я беру какой-либо предмет в свои руки, или сжимаю что-нибудь в своем кулаке (к примеру, девичью грудь); более того - то же самое происходит,  если я оставляю вполне внятные и отчетливые следы на снегу или на прибрежной кромке морского или речного песка: энергия и пустота одного, меняют внешнюю форму энергии и пустоты другого. Но это не главное. Главное заключается в том, что ПОЛНОГО взаимодействия, как ни крути - то есть - как ни сжимай, как ни топай и, как не вдавливай - НЕ ПРОИСХОДИТ…
    Всегда между мной и окружающим меня миром остается пространство: невидимый без электронного микроскопа, но все-таки имеющий место быть - досадный и непререкаемый зазор.
    К сожалению, этот зазор не смог предотвратить или хотя бы уменьшить трагический урон, понесенный сегодня возле метро «Кузьминки», в час пик, в разгар рабочего дня, несчастным и незадачливым мотоциклистом.
  Просто  энергия и пустота бампера - помноженная на пустоту в голове сидящей за рулем блондинки и кинетическую энергию ее иномарки, - столкнулись на перекрестке Зеленодольской улицы и Волгоградского проспекта - с энергией и пустотой, ведомого сопливым восемнадцатилетним солдатиком, армейского грузовика (солдатик, кстати, отделался легким испугом, а блондинку увезла «скорая»)…
    И все бы, как говорится, ничего, кабы не вылетевший в этот момент на встречную полосу движения  байкер.
    Холодная казенная пустота (и энергия), сосредоточенная по краю изогнувшейся после удара кабины,  бесстрастным карающим лезвием прошла чуть ниже «навороченного» шлема и превратила сгусток живой энергии (и сопутствующей ей вездесущей пустоты) в абсолютно мертвое и непригодное для дальнейшего существования обезглавленное  пустое место.
 
    Следовательша сделала последнюю запись, пошепталась с инспектором ГАИ, после чего, тяжело вздохнув,  уселась на переднее сиденье служебной машины и, достав из косметички пилочку для ногтей, стала оттачивать свой маникюр.

  Роскошный, после ухода Вернигоры, моментально скинул симулянтскую маску и, попрощавшись с газетной продавщицей, и пожелав мне всего самого наилучшего, ушкандыбал домой, не отработав и половины  смены.

    На втором посту, возле клумбы, пара санитаров, положив обезглавленное тело на носилки и покрыв его серой казенной простыней, переговариваясь и споря, решали, как лучше пробраться к машине скорой помощи через собравшуюся толпу зевак и трепещущие на ветру ленты милицейского оцепления.
    Посередине бурого, засохшего на асфальте пятна, рядом с носилками лежала пропитанная кровью пачка дорогих сигарет и зажигалка «Zipрo», по всей видимости, вынутая из кармана мотоциклиста осматривавшим его медицинским экспертом.
   
  Я подхожу к приунывшей матери-одиночке и, взяв глянцевый журнал с голой девкой на обложке, задаюсь вполне оправданным, в свете последних событий, вопросом: «Интересно, насколько минут сократилась бы жизнь этого байкера, докури он свою пачку сигарет до конца?»
    Впрочем, кажется, это уже не важно.

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)