Ульянов-Ленин в октябре семнадцатого года,
Пока мужик в окопах прозябал,
С Parteigenossen да и прочим полусбродом
Четвертый день как пил - не просыхал.

В глазах троился ежик с балалайкой,
Вождю шепнувший ласково: «Ильич,
Мне очень жаль, но в Зимнем разливают,
Спешу туда, там ставят могарыч».

Любимый бред предательски растаял,
А без ежа был Ленин одинок,
Он взял наган и выстрелил, ругаясь,
Сначала в Троцкого, а после в потолок.

«Товагисчи! К оружию! Полундра!
Вскрыт винный погреб царского дворца,
Временщики из Керенского хунты
Уж дегустируют, а мы сосем конца!».

Свиньей построился и выступил дозором
Совет из тех, кто был не под столом,
Экспроприировав в объеме литров сорок
В попутной лавке хлебный самогон.

Дворцовой стражей бабский батальон
Служил тогда, о фаллосах тоскуя,
Он в половой атаке был сметен,
Пав на штыки больших матросских хуев.

«Ну, что, буржуи, жрете царский джин?»,
Вломившись, гаркнул кто-то на министров,
«Извольте, сударь, скромно так сидим,
Вот два леща и пива полканистры…».

«Ильич как видно, снова наебал
Спиздел как Троцкий, пьяная собака,
Истерику устроил и скандал,
Мы взяли власть, а тут такая ржака!».

«Что делать всем, когда такой конфуз?
Дать им пизды иль просто извиниться?»
Решал советский первый профсоюз,
С улыбкой на опухших добрых лицах.

«А хули думать, — Каменев сказал,
Найдите Лысого и здраво похмелите,
Провозгласил весь этот карнавал?
Так и пусть и правит, ебаный мыслитель!».

                              ******
Вождь крепко спал, склонившись в унитаз,
А рядом дрых колючий с балалайкой,
Они проснуться ровно через час,
Чтоб Русью править пряником с нагайкой.