В карцере было темно и сыро. Кормили только раз в день. Хлеб и вода … Но все это было ничто по сравнению с тем, что было в моей душе. Отчаяние и безысходность. В памяти всплывали события предыдущей недели.
Лязгнул замок. Дверь открылась.
- Григорий Плетнев, на выход! – рявкнул толстый жандарм.
Григорий Плетнев – это я. Странно, что сейчас он обращается ко мне по имени. Ведь кроме меня в карцере никого нет. Хотя вернее было бы ему сказать юнкер Плетнев. Приказа о моем отчислении мне еще никто не зачитывал.

Снова ведут на допрос. Странные люди эти следователи. По нескольку раз спрашивают одно и то же. Все что знал и сделал неделю назад, я им уже давно рассказал. Теперь уже что-либо скрывать для меня нет никакого смысла. А что было? Была дуэль… Точнее - нет. Еще до дуэли была девушка. Наташа. Наталья Воронова. Моя единственная любовь. Был Евгений Розенберг. Барон Розенберг – мой однокурсник и отъявленная сволочь. Но его все боялись, даже наш курсовой офицер - участник двух войн. Лев Розенберг, его отец, был вхож во дворец к царю и был заместителем министра. Женя Розенберг частенько стучал на своих однокурсников то начальству, то папе. Свому папе он стучал и на начальство. Сам по себе существом он был никчемным. А вот его папа принимал очень активное участие в жизни сына. И мне, как и многим моим товарищам, было на него глубоко плевать. Главное – поменьше общаться с Женей. Но случилось то, что я не мог стерпеть как мужчина и как будущий русский офицер. Это ничтожество стало грязно клеиться к моей девушке. Наталья отвергала его ухаживания, несмотря на те дорогие подарки, что он пытался ей дарить. И вот на балу, что был чуть больше недели назад, лакей передал мне срочное поручение от начальника курса - срочно заступить в наряд вместо юнкера Корнилова. Я извинился перед Натальей и покинул бал. Каково же было мое удивление, когда я в расположении училища не застал начальника курса. Корнилов стоял в наряде. Никто никаких поручений никому не передавал. Я взял извозчика и спешно вернулся на бал. Я нигде не мог найти Наталью. Морозов и Шпак, мои друзья, помогали мне в поисках. Среди танцующих ее не было. В саду – тоже не было. И тут я услышал крик в стороне флигеля. Трое ублюдков, в числе которых был Розенберг, держали мою Наталью и пытались сорвать с нее одежду. Потом был правый хук Розенбергу в челюсть и вызов на дуэль. Как ни странно, на дуэль вызвал меня он. Он думал, что я откажусь и извинюсь!!! Кретин …

Нами были выбраны пистолеты. Розенберг был первым стрелком на курсе. Его папа часто брал его с собой на охоту. Но одно дело стрелять в беззащитных загнанных зверушек, совсем другое – убить человека, который тоже будет в тебя стрелять … Я очень хотел убить эту мразь. Бог услышал меня, и выбор стрелять первому достался мне.
Розенберг встал в профиль, картинно вскинул подбородок, а правой рукой с пистолетом прикрыл сердце. Но я целился не в сердце. Моя пуля прошла точно между карих розенберговских глаз. Никогда не забуду их предсмертное удивление …
А дальше – карцер. Трибунала не было. Розенберг отомстит за сына. В этом никто не сомневается.
- Ты знаешь, Григорий, дуэли с одной стороны вредны, потому что уменьшают численность офицерства, с другой – благодаря им, становиться меньше таких сволочей, как Розенберги. Я сделаю все возможное, чтобы ты был оправдан – таковы были слова начальника курса, когда я видел его последний раз. И я не терял надежду …
Жандарм открыл дверь и втолкнул меня в помещение.
- Полегче, старшина! – сказал человек, сидящий за столом.
- Извиняюсь, Ваше благородие – ответил жандарм и быстро вышел, закрыв дверь.
Это был не следователь. Белый парадный мундир. Эполеты. Полковник царской армии! Он сидел передо мной. Его глаза смотрели в стол. Он начал разговор, не поднимая головы.
- Здравствуйте, юнкер Плетнев.
- Здравия желаю, господин полковник … - ответил я с удивлением.
- Григорий Плетнев… По рейтингу Вы третий на курсе. У Вас лучшие баллы по риторике, тактике, баллистике. Вы  верный товарищ, пылкий и честный влюбленный … И, вместе с тем, - хладнокровный убийца. Многие, и я в том числе, Вас понимают, но ситуация в которой Вы оказались для Вас практически безвыходная. Как Вы думаете, кто Вам поможет? Кто сможет выступить против отца Розенберга? Ваша возлюбленная? Ваше начальство? А может быть, Ваши родители?
Я молчал.
- Вот, кстати, Ваша характеристика от курсового офицера. В ней указано, что Вы, оказывается, имели множество дисциплинарных взысканий, обвиняетесь в вольнодумстве. Удивительно, как Вас раньше не отчислили!
- Но это не правда! – ответил я.
- Знаю, что не правда. Эту характеристику на Вас написал начальник курса по просьбе отца Евгения Розенберга. Вероятно, эта просьба измеряется несколькими сотнями рублей.
- Вот показания Натальи Вороновой – продолжал он - В них она указывает, что на балу она танцевала с Евгением Розенбергом. А Вы из ревности вызвали Евгения на дуэль. Эти показания подтверждаются свидетелями.
    Я на минуту потерял дар речи. Наташа? Нет, она не могла. Ее заставили …
    - Я вижу, о чем Вы думаете. Нет, ее никто не заставлял. Ну, разве что деньги заставили. Ведь она, как и Вы, из обедневшего дворянского рода. Только два человека на свете остались верны Вам – Ваши родители. Они никому не верят. Они убиты горем. Все их прошения о Вашем помиловании теряются на низших инстанциях.
    Сердце кольнуло. Мои родители. Я единственная их надежда и опора. Что будет с ними? Я им ничем не могу помочь… Простите меня. Простите, пожалуйста…
    - Теперь о том, что Вас ждет. – продолжал он – Виселица? Может быть, но вряд ли. Скорее всего -  каторга лет на десять - двенадцать. Не за дуэль, а за вольнодумство. Но Вы не будете так долго находиться на каторге. Вас там сгноят раньше по просьбе Розенбергов.
    - Господин полковник, Вы вызвали меня для того, чтобы сказать все это? Чтобы я окончательно потерял надежду и сломался? Знайте, этого не будет. Все-таки, я пока еще юнкер, им в душе и останусь. Все, что мне пошлет судьба, я выдержу достойно!
    - Хороший ответ, юнкер! Но подумайте, ради чего Вы на это пошли? Ради девушки, которая предала Вас, как только ей предложили хорошую цену? Ради начальства, которое могло за Вас вступиться  - и не вступилось? – в его голосе звучали жесткие нотки – Вы давали присягу императору. Как Вы помогли стране своим поступком? Как Вы помогли своим родителям? Кому Вы принесли пользу, юнкер? Одним выстрелом, нельзя спорить - весьма точным, Вы зачеркнули свою жизнь и жизни близких Вам людей!
    - Господин полковник, пожалуйста, дайте мне револьвер с одним патроном!
    - Молчать!!! Да ты, я вижу, совсем дурак!
    - А зачем Вы все это мне говорите?
    - Вот зачем, Плетнев – его голос стал мягче – Я предлагаю Вам выход. Все то, что для Вас сейчас представляет ценность – ничто по сравнению с судьбой мира, судьбами государств. Есть силы и люди, которые действительно правят миром. Есть ДОБРО и есть ЗЛО. Их силы примерно равны. Они и должны быть равны. У Вас хорошие задатки для того, чтобы воевать на этой войне. На войне, где нет ни добра, ни зла. На войне, где нет государств. На войне, где нет времени. В вашем случае – победило ЗЛО. А я предлагаю Вам быть всегда НАД СХАВТКОЙ. Я предлагаю Вам стать одним из нас – сказал он и посмотрел мне в глаза.
    Я удивился, но взгляда не отвел. В его глазницах НЕ БЫЛО ГЛАЗ! В глазницах было яркое свечение.
    - Я согласен – ответил я – Но у меня два условия. Я хочу увидеть своих родителей и товарищей по курсу.
    - Хорошо, Григорий. Но для них ты умер. Вот твоя могила – и он показал мне фотографию могилы на Новодевичьем кладбище – ты их увидишь, но они не увидят тебя.

***
    В казарме объявили подъем. Юнкера спешили на занятия утренней гимнастикой.
    - Андрюха, ты слышал, Гришка в карцере умер! – сказал Морозов Шпаку.
    - Да, слышал. Жалко его. Говорят, сердце не выдержало.
    - Он такой впечатлительный был. А его все сдали. Курсовой наш, гнида, ему такую характеристику написал, что не понятно как он тут учился вообще. Подруга его сдала практически сразу.
    - Мы же всем курсом ходили просить за Гришку! Гнида наш курсовой. Надо придумать, что бы сделать с ним.
    - Сделать можно, но, я думаю, уже не надо. Он пьет третий день. Рапорт на него я передал через своего батю. Будет, сука, Гришку помнить, когда бродяжничать станет. Не один Розенберг у нас блатной! – весело сказал Морозов.
    - Не думал, я, Серега, что ты до своего батьки пойдешь!
    - За друзей пойду не только до батьки!
СЧАСТЬЯ ВАМ, РЕБЯТА!
Морозов и Шпак оглянулись.
- Серега, ты еще что-то сказал?
- Нет, а ты?
- Нет.
- Наверное, ветер…
***
- Саша! Гриша умер! В карцере! – Наталья Андреевна упала на кресло и схватилась за сердце. Письмо выпало из ее рук. Почтальон стоял в дверях, потупив взор.
Александр Владимирович бросился к супруге. Из глаз Натальи Андреевны текли слезы. Она тихо плакала. Ее взгляд был пустой и отрешенный.
- Наташа успокойся. Не плач. Может, ошибка, какая? – говорил он и сам себе не верил.
Почтальон смахнул слезу и вышел, не говоря ни слова.
Два пожилых человека сидели в комнате на диване, взявшись за руки, и молчали вот уже несколько часов. Казалось, за эти часы они еще больше постарели. Их лица были полны тоски и безысходности …
МАМА, ПАПА УСПОКОЙТЕСЬ! СО МНОЙ ВСЕ ХОРОШО! ЖИВИТЕ ДРУГ ДЛЯ ДРУГА! ВАМ ПОМОГУТ, Я ОБЕЩАЮ!
- Саша, ты что-то сказал?
- Нет.
- Мне показалось, что кто-то говорит Гришиным голосом.
- Я тоже что-то слышал. Наверное, от старости и от горя нам с тобой голоса мерещатся.
- Может, и мерещатся, Сашенька, но у меня как будто камень с сердца сняло. Ты правильно говорил, что это ошибка. Я сердцем чувствую, что с Гришей все хорошо. Он ведь у нас умный, только вот горячий и впечатлительный – весь в тебя!
ПРОЩАЙТЕ И ПРОСТИТЕ МЕНЯ!
***
Чтобы начинать новые дела, надо разобраться со старыми. Теперь я спокоен. Наталье и курсовому – бог судья. У родителей и ребят, я уверен, все будет хорошо. Я ухожу с легким сердцем.