Во Владике дядька у меня. Живет он на одной из самых знаменитых улиц. Их там две, неприличных, Нейбута, на которой у дядьки квартира, и, которую называют улицей обиженных женщин (потому что неебут), и Надибаидзе, в народе - наибадзе. Раньше он в малосемейке жил, в общаге на Первой речке, а потом ему поперло, от завода двушку дали. Передо мной стояла дилемма, куда поехать: к дядьке, которого я не видал уже лет пять, или в общагу,  к веселым медикам? Родственные чувства победили, и я поперся через весь Владик на Неебута.

Владик вообще странный город, все жители убеждены, что их город похож на Питер. А чем они могут быть похожи? Питер - на болотах и весь в рококо, барокко, классицизме  и прочих модернах и сталинках. А Владик в два раза моложе, на сопках, и больше похож на Сочи. Но каждый житель Владивостока считает что Питер и Владик близнецы братья.

Пассажиры автобуса,  быстро разбрелись по своим делам, и пока я медленно соображал, как мне найти дом моего дядьки, я остался совсем один на остановке. Ко мне подошла печальная, уставшая от жары собака. Ей было невыносимо жарко, от чего худющие бока собаки ходили ходуном, а большой розовый язык вывалился на бок и безвольно повис. Я посмотрел в ее огромные карие глаза. Только у бездомных собак в глазах отражаются вся боль и муки этого мира. Только у бездомных собак взгляд философский, и какой-то умно-вымученный. Собака села рядом со мной и, задрав голову, еще раз посмотрела мне в глаза.
«Что барбосина, тяжело тебе?» -  я протянул руку и потрепал ее за ушами. Собака обдала мое колено горячим дыханием, и лизнула руку, положив свою большую лохматую голову мне на колено,- «А жрать-то у меня и нечего, так что извиняй, брат. А еще скажи мне, почему ни на одном доме нет таблички с номером дома и адресом. Вот я, на какой улице сейчас?»
- Потому что район новый,- услышал я голос, - еще не придумали.
«Где-то я слышал этот голос»,-  подумал я, и, оглянувшись, увидел Ленку. – Привет, какими судьбами?
- Да к моему приехали, - как-то буднично сказала она, - я за хлебом в магазин шла, смотрю, ты сидишь. Ты какими судьбами?
-Да у меня здесь дядька живет, вот пытаюсь понять в каком из этих домов.
-Номер какой? – спросила она, слегка нахмурив бровки.
- Тридцать, а табличек нет, хоть бы краской на стене нарисовали.
- Погоди, вот этот – двадцать третий, а вот этот двадцать четвертый,- она, как и все девушки была убеждена, что дома идут по счету.
-Нет, погоди, это нечетная сторона,  значит четная через дорогу.
- А точна, вон тот двадцать восьмой, там Светка живет. Ну, ладно, пока, - она помахала мне своей тонкой нежной рукой и второй раз за сутки исчезла с моего горизонта, внезапная, и загадочная своей непредсказуемостью. Я шел по дорожке и думал о ней. Это просто какое-то наваждение. Она оказывалась везде, где появлялся я.

Дядьки дома не было, как не было брательника и тетки. Потолкавшись в закрытую дверь, я вышел и сел в тени подъезда. Солнце снова вылезло в зенит и припекало землю. Эту странную особенность Владика видимо и связывают с похожестью на Питер. Погода так же внезапно меняется. Если солнце парит с небес землю, и нет ни одного облачка, стоит жарища с духотищей, но едва хотя бы маленьким облаком закрывается солнышко, сразу становится холодно и противно. Особенно когда наваливается противный, моросящий мелкий, как таежный гнус, дождь. И вот уже ты мокрый весь, с ног до головы, и не спасают тебя ни зонтик, ни куртка, ни резиновые сапоги. Вот и сегодня, погода сделала резкий скачок в сторону непогоды. Задул ветер, затрепал сохнущее белье на уличной сушилке. Один из порывов ветра выбил палку, которой по середине бельевую веревку подперли, чтобы чистое белье не касалось земли.  И огромные пододеяльники и простыни замели асфальтовую площадку, повинуясь ветру, огромными крыльями взмывая ввысь от порывов ветра, и падая с хлопком обратно на асфальт. Было видно, как по белому белью размазались черные полосы грязи в совершенно немыслимом переплетении и образовав сюрреалистический рисунок. Из подъезда выскочила шустрая, мелкая бабка, в вязаной кофте, накинутой на теплый байковый халат, ноги ее были в теплых войлочных ботиночках и не менее теплых колготах коричневого цвета, с начесом. На голове белая повязка, под которой виднелись тонкие давно не мытые волосы.

Я вспомнил, когда-то давно, я еще был маленьким, и во Владивосток можно было попасть по пропуску, в городе было плохо с водой. И китайцы, вещавшие на Владик, каждое утро начинали свои передачи со слов: «Здравствуйте граждане Владивостока, вы сегодня уже умывались?». А воды не было, чтоб умыться, ее иногда не было, чтобы попить и сварить еду, или приготовить чай. Владивосток на берегу огромного Тихого океана страдал от жажды. По-моему, это было связано как-то с Даманским и Ханкой, я этого особо не помню и не знаю, да и точнее не скажу. Но это было.

Как были хиппи в начале семидесятых на Сахалине, в подранных джинсах и неимоверного цвета рубахах, с большими откинутыми на грудь воротниками. С длинными волосами и бородатые, как Карл Маркс и Федя Энгельс, они стояли у стены аэропорта Южно-Сахалинска и аскали по копейке. Народ, се чаще военные или бывшие зеки, с удивлением смотрел на хипанов, но делился и денежкой и едой. Рядом с парнями стояли красивые девушки, скорее всего помесь местной коренной национальности с европейцами. Наверное, из-за девушек, я  запомнил и отложил в своей детской голове образ хиппи. Не обратить внимания на девушек было не возможно. На их лицах были нарисованы яркими красками цветы и колесико (потом я узнал, что это пацифик), на одной из них была короткая юбка, намного выше колена, и едва прикрывала ее трусики, и,  скорее всего самодельная футболка, по которой расплылся спиральный орнамент, разукрашенный в буйные кислотные цвета. На другой было короткое прямое платье ужасного оранжевого света, и загоревшие с белым пушком ноги. Хипушки,  не смущаясь, обжимались с парнями. Мама, возмущенно перехватив папин взгляд, когда один из хиппи сжал попку своей девушке, прямо под юбкой, закатила истерическую разборку прямо в аэропорту,  с криками, матами, пощечинами и обвинениями. А папа, да и все мужики в аэропорту, воровато поглядывали на хиппи и, наверное, где-то в глубине души хотели находиться сейчас не рядом со своими грымзами, среди орущих детей, и огромных баулов, а вот так налегке рядом с девушкой в короткой юбке.
Особенно удивила  меня просьба дать полкопейки. У отца вытянулась челюсть, и он спросил хипана: «Копейка, самая мелкая монета, как я тебе дам половину?» Парень хмыкнул, и, протянув руку, сказал: «Спички дай».

- Лех, ты что здесь делаешь?- передо мной стоял двоюродный брат. В этом году ему стукнуло тринадцать, но он оставался все таким же мелким, тощим пацаненком с веснушками по всему лицу, - тебя каким ветром занесло?
- Здорово, северным. Замерз потому что уже.
- А я иду и думаю, ты или не ты, - он засуетился, - пойдем домой. Ты надолго?
-Да на пару минут, я проездом, так повидаться, заскочил привет передать.

Мы вошли в подъезд, поднялись на третий этаж. Виталька зашуршал по кухне, поставил огромный блестящий новый чайник на газ. Достал из холодильника колбасу и нарезал хлеб. Он, как и всякий пацан его возраста, успел похвастаться своими успехами и даже показал мне свою гордость и достижение - действующую модель самолета.
- Я на Шамаре был, ну и к вам заодно. Надо на вокзал заехать билет купить.
- Так родичей не будет до вечера, маман в восемь приходит, батя в десять.
- Ну, тогда не повезло. Мне завтра надо в Хабаре быть, - я засобирался, - Ладно Вентиль, спасибо за хлеб, за соль, поеду я, родакам привет.
-Я провожу,- он засунул ноги в сандалии, - до остановки.
- Хорошо, пойдем.

Мы вышли из подъезда,  возле лавочки, на которой обычно обитают старушки, по древней русской традиции перемывающие косточки всей округе, стоял мотоцикл. На нем сидел парень, со шрамом на лице, опершись одной ногой о землю. Брат испугался, сжался в комок, и постарался спрятаться за мной. Парень посмотрел на меня ленивым, но оценивающим взглядом, и вытащил огромный, почти охотничий нож. И этим ножом стал подравнивать ноготь на большом пальце левой руки. С таким же успехом он мог выстрогать что-нибудь монументальное, скульптуру из дерева, например, нож был огромным и, судя по всему, острым.
- Виталик, - позвал он моего двоюродного брата, - у нас деньги есть?
Виталька продолжал прятаться за моей спиной. Я оглянулся на него, кроме страха и дикого ужаса в глазах  я не увидел ничего, братишка дрожал, и казалось, застыл, забился, там внутри себя, под большой камень и замер. Я медленно повернулся к мотоциклисту,
- Что надо то, чувак?
- А ты, за него вписываешься? – напрягся мотоциклист.
- А ты кто такой, чтобы я перед тобой отчитывался? Отец? Сват? Брат?
- А ты?
-Тебя ебет кто я такой? – стал заводиться я.
- Ебет, - с вызовом ответил мотоциклист, и крутанул нож в руке.
- Ебет, тогда подпрыгивай,-  выкрикнул я и прыгнул на мотоцикл всем своим весом, обеими ногами. Мотоцикл  упал парню на ногу, раздался хруст и громкий мат, переходящий в вопль. Из бензобака по земле, собирая в себя пыль, потек бензин мутным ручейком. Парень лежал под мотоциклом и громко стонал, из-под рамы видна была неестественно вывернутая нога. Я присел рядом с тонким бензиновым ручейком, на мотоцикл. Его глаза от боли вылезли из орбит, он шипел и извивался.
- Ты жить хочешь?- я достал из кармана спички, одну зажег - нога зарастет, ее вылечат, не ссы. Нормальным остаться хочешь? Девочки чтоб любили?
- Да,- прокричал он хриплым голосом, что тебе надо? Вызови скорую!
- Вызову, если надо будет,-  зашипел я в ответ, - ты мне на пацана ответишь, что больше к моему брату не подкатишь ни с каким словом или делом. Ты забудешь, как его зовут, и не подойдешь больше к нему никогда. Усек?
-Да!
-Слово?!
-Да!
Еще раз спрашиваю: «Слово пацана?» Отвечай как надо
-Слово пацана,- выдохнул он.
-Хорошо, Вентиль, иди сюда, - позвал я брата, - Смотри, видишь это чмо? Запомни его таким, и никогда  больше не бойся.

Мы с братом аккуратно подняли мотоцикл,  нога у парня уже синела и опухала. Он приподнялся на локте и с ненавистью уставился на меня.
- Я тебя урою,  - он попытался ползти ко мне, но от боли скривился и зарычал сквозь зубы.
- Лопату купи, притырок, - я пнул его ногой по руке, выбил нож. Финка, крутясь, как волчок, полетела по асфальту с легким звоном. «Хорошая сталь» - подумал я и, подняв ее с асфальта, снова присел над мотоциклистом, уткнув острие в землю, -  я не садюга, но могу и хуй тебе отрезать, прямо сейчас. Ты лежи спокойно, а то потом срастаться будет плохо. Не ерзай, говорю.
-Сука, пидорас.
- А вот за это придется отвечать, - нас так учила улица: «Следи за базаром и не бросай слов на ветер, сам отвечай за свои слова и действия». И я упорол ему в челюсть, голова парня дернулась и стукнулась об асфальт. – Это тебе за суку, а вот это, -  я снова стукнул его,-  за пидораса.

Парень поплыл. Это не перед малолетками выебываться, и не с ножом на перевес кидаться на ботаников. У меня не было к нему жалости или ненависти. Мне было все равно. Злость и ярость прошли, остался только адреналин и он легкими уколами будоражил меня и требовал выхлеста энергии. Я выдрал провода, и выкинул их в бурьян, следом полетела финка. Из-за угла дома, с авоськой, в которой виднелись батон и молоко, вышла Ленка, увидев мотоциклиста, она побежала к нам, смешно закидывая ноги, и, присев на корточки, стала аккуратно и нежно трогать его, - Валер, Валера, ну ты как? Валерочка, родной мой, Валера, - у Ленки в самых краешках глаз появились слезы, но она быстро взяла себя в руки, - Что произошло?
-На него мотоцикл упал,-  сказал я, до меня дошло, где я видел парня. Валера непонимающим взглядом обвел нас, и сфокусировал его на Ленке.
- Я говорила тебе миллион раз, не гоняй, не носись как угорелый, - запричитала она, - ладно, парни вызывайте скорую, автомат – вон на магазине, а мы пока посмотрим, что здесь.
«Хорошо когда твоя девушка медик»,- подумал я, - Лен, я поеду, мне на вокзал надо. Ты сама здесь справишься?
- Справлюсь, справлюсь,- махнула она рукой, - только скорую вызови, обязательно.
- Ладно, я повернулся к братишке, - все Вентиль, поехал я. Иди домой. Маме с папой привет.