Третий отсек накачан. Я аккуратно складываю в лодку вещмешок и рыбачью утварь, сажусь и потихоньку гребу, держась середины протоки. В тишине повизгивают вёсла, мелкая птичья сволочь хоть и возится еле слышно, но рановато ей, пока не орёт. Прозрачное утреннее солнышко одиноко бредёт по холодку, разложив на мольберте пастели нежнейших тонов.
.
Я впервые один на один с природой. Зимой мне будет четырнадцать, и ощущение жизни, как способа добычи пищи, легко сменяется утренним подъёмом и щенячьим восторгом одиночества. Лодка медленными рывками движется по закоряженной протоке. Вот показалось устье, на нём делянками желтеют нераскрытые кувшинки, а дальше – парящая озёрная гладь. Зевая, я дёргаю в нетерпении веслами, и одно из удилищ цепляется за выступающую ветку.
.
Ветка, не будь дурой, пружинит и сдёргивает удочку за борт. Лес, видать, тоже ищет себе добычи. Перегибаюсь к воде, но лодка плавно отходит от вороватых кустов, и я сердито табаню вёслами. Удочку, лёгкий бамбуковый побег, выпутывать легко, но неудобно. Я встаю коленями на надувное сиденье, затем в азарте ставлю колено на борт... лодка плавно переворачивается и бьёт меня, летящего в кувырке, лопастью фиксированного весла. Метко бьёт – в голову.
.
Я оглушён, как щука на нересте, и плавно опускаюсь в глубину. Сапоги-бродни под пах, рыбацкий плащ с капюшоном не оставляют мне иного выбора, кроме как любоваться уходящей поверхностью воды. Неширока протока, но глубиной она порядка трёх метров. Мелькает некстати мысль о том, что червяки-то утонуть не должны... я их вроде качественно упаковал. Других идей пока нет. Тону. Наконец, ноги достигают дна.
Пора сбросить сапоги и выдернуть руки из рукавов плаща.
.
Вся эта сбруя, правду сказать, великовата, надета больше для понта, потому и слетает запросто. Затем я приседаю, вместе с уходящим подножием ила, и с силой отталкиваюсь ногами. Силы толчка вполне хватает для вылета на поверхность – и вот уже громко, с надрывом кашляя, я ощущаю боль в темени и вижу расплывающуюся муть перед глазами. Начинает стекать кровь... ну, эка невидаль.
.
Я вновь переворачиваю лодку, и, держась за круглый бортик правой рукой – мне кажется, что так надёжней – левой собираю плавающие вокруг рыбацкие причиндалы. Хорошо ещё, в протоке почти нет течения. Проклятая удочка покорно заплывает в руку. Но вот нехитрый скарб выловлен. Банка с червями оказалась в одном завязанном пакете с запасным пенопластом. С неимоверным трудом влезаю в лодку и сразу же захожусь от озноба.
.
Утонул только якорь – а ведь мог бы и меня с собой прихватить... От этой мысли озноб превращается в крупную дрожь. Надо бы чем-то отвлечься, и повод приходит немедленно: а сапоги с плащом Шура Пушкин будет вылавливать? Снова лезть в воду не хочется, я долго хитрю и изворачиваюсь в споре с внутренним голосом... потом со вздохом раздеваюсь, переваливаюсь за борт и пять-шесть раз ныряю во взбаламученную толщу воды. Мне повезло, или желание вернуть вещи оказалось достаточно сильным, но всё благополучно подобрано.
.
Теперь одежду надо разложить для просушки, а перед этим вырезать на берегу кол для стоянки, вместо утонувшего якоря. Мокрый, в одних плавках, я вхожу в береговой кустарник, и целые тучи комарья, звеня ультразвуком, восторженно устраивают банкет. Запах крови, сочащейся из макушки, соберёт, пожалуй, на торжество все окрестные племена оводов и прочей мошкары...
.
Ну, наконец-то! Крепкий кол срублен и кое-как вытесан – с помощью топорика, уцелевшего только благодаря крепкой привязанности к надувному лодочному сиденью. Я облегченно вздыхаю и возвращаюсь на борт своего коварного судёнышка. Утро уже поблекло, пастельные оттенки из розовых превратились в серые, но солнышко весело гонит дрожь и осушает рану.
.
Мне повезло поймать в то утро десятка три некрупных окуньков, подлещиков и плотвичек. К обеду косяком пошёл ёрш, и клёв иссяк.  Дома пришлось сказать, что поскользнулся на берегу и приложился макушкой о дерево.
Для чего я вспомнил тот давний эпизод в вологодских лесах?  Именно тогда я осознал, как легко быть счастливым. Счастье ведь не в том, что ты выжил. Счастлив воспринимающий себя частью живого. Ну а там, где нет жизни, мы просто незачем.