Сантехника на пенсии Петровича вся многоэтажка ненавидела по двум причинам: он был всегда пьян, и от него всегда воняло. Причем, далеко не майскими розами и не духами «Красная Москва». Смесь перегара и дерьма давала тот чудный аромат, который безошибочно позволял узнавать Петровича в полной темноте, в густом тумане, а также в условиях, когда между Петровичем и наблюдателем были десять сантиметров качественной кирпичной кладки.

На квартиру Петровича добрые соседи неоднократно натравливали санэпидемстанцию, милицию и домоуправление. После тщательного осмотра каждый раз выяснялось, что источником ароматов был сам Петрович, который был просто великолепен в своей невозмутимости.
-А чем, по-вашему, от меня пахнуть должно? Розами? Вы те розочки возле подъезда поливаете каждый день. А воду для них вам кто дает? Правильно, я! Петрович! А где вода, там сами понимаете и канализация рядом. А чем там пахнет? То-то же. А что выпиваю? Так я чинно дома. На свои кровно заработанные.

И, правда, Петрович, рано похоронив жену, пьянствовал только у себя дома. До выхода на пенсию. Скудной пенсии хватало только на пару-тройку дней удовольствия. Денег катастрофически не хватало. Редкие шабашки быстро прекратились, потому что мало кто решался проводить целый день с открытыми окнами зимой. А другого способа избавиться от стойкого запаха а-ля Петрович в современной городской квартире не существовало. Он медленно опускался на самое дно. А искать бутылки по помойкам Петрович брезговал:
- Я хоть и в говне, но в чистоте! – прибавлял он свою любимую поговорку.


А дом жил своей обычной жизнью. Люди рождались, любили, гуляли, веселились, пили и ели. Ну и после съеденного, конечно, срали. Это такая особенность человеческого организма.  Когда все выпитое и съеденное человеком потом постепенно утекает в канализацию, а оттуда в ближайшую речку чтобы в конечном итоге превратиться в очередной продукт. Который опять же кто-то съест. Или выпьет…

На третьем этаже дома запах неалкогольной части Петровича неожиданно появился в прекрасное воскресное утро. За окном лежал пушистый январский снег, ярко светило утреннее солнце, суетливые городские воробьи дрались за крошки на подоконнике. А внутри квартир распространялся тоскливый аромат говна. Этаж за этажом. Бодрые отцы семейств, предвкушавшие поход на лыжах с детьми по январскому морозцу и последующую стопку водки - мрачнели. Разговор с ЖЕК-ом не сулил ничего приятного. Найти слесаря в воскресное утро задача примерно такая же невозможная, как выпросить у жены разрешение отправиться в баню с друзьями тридцать первого декабря. А говно, неотвратимое как танки Гудериана под Москвой в сорок первом, перло наружу.

Коллективный разум быстро нашел выход. Петрович!

Осмотрев место происшествия, Петрович вынес неутешительный вердикт:
- Засор, ебёныть!
Что-то помешало естественному процессу круговорота дерьма в природе. Сотни умоляющих глаз смотрели на Петровича.
- Ну, тут насос нужен... Или самому лезть. А там до трубы глыбко. С головой накроет. Я на пенсии не нанимался в дерьмо нырять. Разве что...

Молчаливый намек народ понял сразу. Через десять минут Петрович рассовывал по карманам мятые бумажки. Сто рублей. Половина пенсии. Одев старенький ОЗК, Петрович оглянулся и помахал народу рукой. Как Гагарин перед стартом. После чего, подхватив инструменты, скрылся в черном проеме подвала.

Часом позже люди вздыхали с облегчением. И смотрели на женский башмак, которым была забита труба. Отмывшийся и успевший принять на душу Петрович ярился во дворе. Про то, как какая-то гадина цельный ботинок смогла спустить в унитаз. И как этому нехорошему человеку должно быть стыдно. Дом смотрел на Петровича как на героя.

А потом все пошло по-прежнему.
Люди рождались, любили, гуляли, веселились, пили и ели. Ровно через месяц Петрович опять кричал на весь двор, держа на вытянутой руке скрученную в узел ночную рубашку, с которой на февральском морозе стекало говно. При этом он нехорошо оглядывал жительниц дома, зыркал глазом, прикидывая, кому она могла  принадлежать.

Прекрасным воскресным мартовским утром Петрович проснулся в своей одинокой квартире. Похмеляться было не на что. До пенсии было далеко. На мебель Петровича не польстился бы даже председатель клуба «Любителей мебели эпохи развивающегося НЭПа». Петрович тяжело вздохнул. Из огромной кучи вещей, лежавшей в углу и принадлежащих его покойной жене, он вытянул огромные трусы. Трясущейся, но крепкой рукой опытного сантехника он привычно завязал их узлом...

За время одиночества у него появилась привычка говорить с самим собою. Еще раз оглядев кучу, Петрович произнес: «Я так думаю, до осени мне хватит. И на наш дом, а там, даст бог, и на соседний…»