1 марта


Под сотой печатью и тысячным сном
созвездья слетали с ресниц
и вечность – обугленным колесом
и скрежетом согнутых спиц –

катилась навстречу. С тех пор утекло
так много беды и воды,
что зайчик, ударившийся в стекло,
запутал свои следы

и канул в провалы, и больше уже
ему не увидеть тех лет,
когда умирало в моей душе
все то, чего больше нет.

Лишь вечность – другая, но все-таки та –
по-прежнему смотрит в меня,
и три её древних, могучих кита,
уплывших от ночи и дня,

меня сторожат, как бы я не хотел
по глупой своей кривизне
покинуть до времени выпуклость тел
в угоду пришедшей весне.




---


Разлетаясь на атомы, тикают стрелки.
Разбивается вдребезги тишина.
Дни спокойны, ночи теплы и редки.
Второго ребенка носит жена.

Что там дальше? Получится все, как надо –
человек, отказавшийся от себя
и оставивший в прошлом печати ада.
Так и будет – и хватит на том с тебя.

Из последних сил исторгаю волю
самого себя и своих затей,
уходя под землю гнильем и вонью –
ради счастья всех на Земле людей.

Уходи из меня, не моё, до капли
уходи, поганое, из меня.
Очень хочется не умереть. Не так ли?
Дальше тоже могут быть имена.

Почему и нет? Кто сказал, что хватит?
Обнуляюсь и зарождаюсь опять.
Видно, как луну Бог по небу катит
и секундная стрелка тикает вспять.




---


И никуда не деться,
и не забыться сном.
С самого-самого детства
прячется в дедушке гном.

Наши годы проходят
лентами верениц.
Мы уже на исходе –
в плену вавилонских блудниц,

в угаре некрокультуры,
на пенсии пустоты.
Я видел шумеры и уры
с огромной их высоты.

Но все это – день вчерашний.
Завтра станет светло,
и вавилонские башни –
хрупкие, как стекло.




---


Тишина разливается по подворотням ума.
Кружит мороз в конце февраля. Зима.

Чистое небо, Москва, сквозь бензиновый сон
даже можно увидеть несколько звезд.
Мозг москвича, как лужайка, газон.
Так постепенно приходит Великий Пост.

Тишина разливается по подворотням ума.
Кружит мороз за моим окошком – зима.

Снежная сказка. Кажется, вот – живи,
жадно хватай этот промерзший уют.
Ну, и пускай, что мир по колено в крови.
И безразлично среди одноместных кают.

Оторопь.




Кале


Где-то за синей далью
пересохших морей,
где не знакомы с печалью
сифилиса, гонорей,

прочего разложенья
вечно живой воды,
в мире изнеможенья –
встретились я и ты,

милая, дорогая,
что бы я делал – вдруг
ты была бы другая?
Пусть даже – советчик, друг.