Перебираю фотографии пятнадцатилетней давности.
Германия.
Длинноволосые пацаны в потёртых джинсах на сцене рок-клуба города Эссен.

Это мы. С правого края – рядом с финном и англичанином – вижу свою физиономию.
Физиономию человека, впервые  в жизни оказавшегося по ту сторону “железного занавеса” в странном и непривычном для нас мире – как тогда говорили – в мире загнивающего капитализма - благодаря нелепому стечению обстоятельств.
На халяву.

Халява… Это сладкое слово знакомо каждому русскому человеку.
Выраженный в трёх слогах концентрат веры, надежды, удачи и благополучия для тех, кто, не зарекаясь ни от сумы, ни от тюрьмы живёт в ожидании чего-то большого и светлого - надеясь на русский авось.

***

Однажды, поздней весной одна тысяча девятьсот девяносто второго года в небольшую каморку, находящуюся за актовым залом политехнического института, пришла она…

Халява имела вполне благопристойный вид чернявой симпатичной девушки лет двадцати пяти по имени Лёля Кочеткова, которую привёл на репетицию наш ритм-гитарист Миха.

Миха был примечательной личностью. Сочетая в себе черты  разъебая и трудоголика, он представлял собою типаж с атрофированным чувством времени, утерянным понятием ответственности, бешеной энергией и мощной харизмой.

Его кипучая натура постоянно требовала деятельности  – и он проявлял её, слоняясь большинство свободного времени по каким-то комиссиям, администрациям, и бесчисленным знакомым в попытках продвинуть нашу мега-банду, придав ей официальный статус неизвестно чего в мире большого рока непонятно где.
Короче – в нём жил дух подвижничества.

Я не знаю - как он сумел просочиться на приём к заместителю губернатора по делам культуры и спорта – но там, в приёмной, он встретил Лёлю, и немедленно её очаровал.
Как оказалось, Лёля работала в комитете по делам молодёжи и, не смотря на достаточно юный возраст, имела вполне реальную власть в окружении губернатора.

Она не очень разбиралась в музыке, но – согласитесь – для представителя администрации это не имеет совершенно никакого значения.
Послушав пару минут “Nothing else matters” в нашем исполнении, Лёля изрекла: “Всё понятно. Конечно, это не «Мираж», но вполне сносно, особенно, если спеть вот это “ла-ла-ла, ла-ла-ла” на русском языке. И это… Включайте гитары потише, а то за ними музыки не слышно. Кстати, а почему у вас нет клавишника? В каждой группе должен быть клавишник!”

Озадаченные столь глубокими познаниями в музыке, мы призадумались. Но - пошептавшись о чём-то с Мишкой, Лёля сказала:
- Ладно. Ребята вы, судя по всему, перспективные - певца я вам найду. Есть у меня на примете один паренёк. В консерваторию собирается по классу вокала. Да, и скоро день города. Срочно требуется молодёжная группа. Не желаете выступить?

Предложение ввергло нас в ступор. Мишка это просёк, и, дипломатично выпроводив Лёлю, пообещал, что завтра непременно сообщит ей о нашем согласии.

Сказать, что разговор был бурным – значит, не сказать ничего. Страсти кипели, словно смола в адском котле.
На одной чаше весов был разумный довод о том, что если сейчас откажемся – то второго шанса не будет.
На другой – здравый смысл, говорящий, что приготовиться к выступлению с новой программой для нас, абсолютно “сырых” лабухов царя небесного – за три дня нереально.
Я и барабанщик были категорически против, Мишка и сольник - за.
Увы – в итоге, разум восторжествовал над здравым смыслом.

Сосватанный консерваторский певец куда-то запропастился, поэтому нам было позволено отыграть программу на своё усмотрение – но – чтобы обязательно были песни на русском языке.

Через день Мишка притащил к нам невысокого кудрявого паренька.
- Знакомьтесь! Певец. Зовут – Петрович. Со мной в параллельной группе учится. Голосина у него – огого! Талант! Прошу любить и жаловать.

Как оказалось, голос у Петровича, действительно, был огого, но – увы – не про нашу честь. То есть “Ехали на тройке с бубенцами” – получалось офигенно – почти как у Шаляпина.
А вот “Металлика” и прочий Айрон Мэйден… – ну, вы сами понимаете, как бы их исполнил Фёдор Иваныч.
Однако, деваться было некуда.

Мы наспех разучили одну из написанных Петровичем композиций в стиле “группа воскресенья”, а оставшееся до выступления время потратили на то, чтобы где-нибудь надыбать на время концерта менее позорные  инструменты.

Двум смертям не бывать, а одной не миновать… Я плохо помню, как мы садились в автобус с артистами. Помню только, что когда он подъехал к месту проведения шоу – центральная площадь города напоминала огромный гудящий улей.
- Тысяч десять – со знанием дела произнёс тип в строгом костюме и плеснул себе в стакан водки. – Ну, господи благослови. – А вы будете выступать во второй половине программы, ближе к вечеру. – окинув опытным взглядом наши запуганные физиономии произнёс он – а то, неровен час, прибьют ещё… Ладно, шучу, шучу… пора объявлять…

Тем временем на сцене творилось действо, предназначенное для удовлетворения нехитрых вкусов простого обывателя.

Под группу “комбинация” прыгали какие-то девочки в коротеньких юбках и белых трусах на босу ногу, играли оркестры народных балалаек имени песни и пляски, входили и уходили со сцены местные светилы ёперы и балета, исполняя спотыкливые па на неструганном дощатом настиле под бравурные песни о родимом городе.

Народ принимал на грудь, закусывал пирожками и веселился на всю катушку, с воодушевлением подпевая очередному скачущему по сцене фанерщику.
Его песнь исполнялась утробно-похмелским гласом с лёгкими элементами отрыжки.
Музы кальное  оформление  было вполне достойно подтанцовки из живых мертвецов под командой Джейсон Форриса.
Слова песни тоже не внушали особого оптимизма по поводу душевного здравия написавшего их пиита, и представляли собой шыдэвр, что-то типа:
“Я тибя-тибя-тибя буду абнимааать,
Я тибя-тибя-тибя буду цылавааать.
Ебу тебя в очко – в позишн намба фо” – и далее в том же духе.

В бледном свете зажегшихся прожекторов народ на площади напоминал тех самых зомби из некро-шоу, дёргающихся в припадочном ритме танца.

Взирая на жестокий беспредел русского гулянья, даже отважный  Миха куда-то растерял всю свою уверенность и, пододвинувшись поближе к конферансье, робко проблеял что-то по поводу отсутствия соответствующей аппаратуры для живого звука.

Тот молча налил ему пол-стакана белой
–  Не ссать. Раньше надо было думать. В первый раз что ли? Серьёзно? Кто-ж вас так… А-а – понятно кто. - В этот момент в автобус вбежала Лёля.

- Я про вас уже всем рассказала. Тут новость есть… В общем, сейчас надо кого-то послать по музыкальной части на студенческий слёт в Эссене. Там будут одни рокеры. Так что, давайте, мальчики – не подкачайте. Знаете, кто вас будет слушать?

- Лёль! Им выступать... Не нервируй. Собирайтесь и пошли на сцену. Держать себя уверенно. Руки чтоб не тряслись. Как объявлю – выходите – и идёте вон к тому хмырю – это звукооператор. Он раздаст провода. Включаетесь, становитесь в рядок, начинаете играть. Будете лажать – виду не показывать.

И мы пошли.

Вы видели когда-нибудь осуждённых, восходящих на эшафот? Нет, запись казни Саддама Хусейна я тоже видал –  речь про то, как это происходит вживую.
Мда… я это пережил. Причём с радостной лыбой на ебле. Потому что скулы свело – и не отпускало до самого конца выступления.

В начале первой песни пошёл дождь. Совковая гитарная примочка захрипела и дала «дрозда». Уже «хороший» звукопёр, зачем-то вырубил басуху и тупо фтыкал на нас пьяными буркалами, видимо, ожидая, когда же мы запустим “фанеру”.

Петрович пытался что-то изобразить с микрофоном, но получалась только сцена стриптиза с шестом. Микрофон же, сцуко, молчал как сельдь пряного посола.
Тогда он кинулся к другому микрофону, схватил его - и на всю площадь разнеслось русское «ять!».  В толпе радостно заорали, услышав знакомое слово.

Довольный гопник из первого ряда швырнул на сцену пустую бутылку и громко заорал «Шуфа давай! Мурку, сцуко, металлюги ебаные!».
Но радовался он недолго. Пузырь, не долетев до сцены, на излёте угодил в морду омоновцу из оцепления и тот, размахивая резинкой для наведения порядка, попёр всей массой на обидчика.

Что-то орал в микрофон Петрович, бешеным рёвом гудела электрогитара, грохотала барабанная установка, у которой оказалась подзвучена только “бочка” и тарелка-хэт.
Оператор местного телевидения, бегая по сцене, тыкал нам в морды своим прибором и жутко нервировал.
На площади кричала и клубилась толпа. В красном свете прожекторов, картина напоминала начавшийся апокалипсис.

Когда мокрая Мишкина гитара, жалобно всхлипнув, неожиданно смолкла на середине рифа – освежённый дождичком звукопёр наконец-то врубил басуху, причём сделал это так лихо, что она заглушила к ебеням барабаны.

Но мы честно доиграли до конца.

Немного отошедший от шока Петрович, поняв, что хуже того, что мы натворили, сделать уже не удастся, взял в руки акустику, и, обречённо глядя на толпу, затянул вторую песню.

Соло-гитарист Андрюха вместо разученной партии играл что-то своё, барабанщик Юрик колотил ритм, не обращая внимания на отсутствие подзвучки, а я дёргал струны бас-гитары, убавив громкость на инструменте до минимума, отчего он как-то странно квакал, похрюкивал и жутко фонил.
Мишка с сомнабулическим видом что-то играл на своей немой балалайке, открывая при этом рот, словно вытащенный из воды карась.

На исходе второй песни, из толпы неясно донеслось - Анцы! Анцы! Анц вай драй! – а затем – уже громче – Танцы! Танцы! Танцы давай!

Казалось, что мы стоим здесь уже вечность...
Когда песня, наконец, закончилась, к нам подскочил конферансье и прошипел – а ну – быстро со сцены!
По пути сквозь оцепление к автобусу Мишка тихо шептал: “Лучше-б я маленьким сдох. Боже, какой позор!”.

Мы не успели сесть в автобус - подбежала Лёля и куда-то потащила нас за собой. Недалеко от сцены стояла группа лиц солидного вида при пиджаках с регалиями.
- Духран Борисыч! Привела – как Вы и просили!
Тот, к кому она обращалась, повернулся в нашу сторону и, окинув нас небрежным взглядом, покровительственно сказал:
- Ага. Неплохо, неплохо, молодые люди. Немного шумно, знаете, но вполне современно. Эти самые роки-шмоки, эээ…. Импортную музыку, значит, играете… как в Европе… Как это там у вас называется – эээ… модерн вроде? Мдэ. Мы тут посовещались – и решили, что наш город на слёте в Эссене будете представлять именно вы.
- Достойная смена растёт на нашей эстраде, господа! – обратился он к своим собеседникам, после чего по очереди сунул нам подержать свою дряблую руку.

От дикого стыда горело лицо, потели ладони, и его рука казалась ледяной. До меня никак не мог дойти смысл того, что сейчас здесь происходит.
Мы только что с треском провалились на глазах всего города. Какая поездка? Какое неплохо? На улицу теперь стыдно выходить будет. Так облажаться! Позорники…
Я попробовал что-то сказать, но Мишка быстро оттёр меня в сторону – и произнёс:
- Рады стараться! Всеми силами достойно представим наш город!
- Ну вот и старайтесь, наша, тыкскыть, надежда и опора – милостиво махнул нам ручкой Духран Борисыч, и солидно отвернулся к человекам в пиджаках.

Через две недели мы вылетели в Эссен.