Помните, в детстве играли в сломанный телефон. По очереди друг другу быстро говорим на ухо какую-то фразу. И то, что получалось в конце цепочки, изменялось до неузнаваемости. Весело было.
Но это я так, к слову вспомнил. Речь немного о другом, но тоже про телефоны.
Недавно на каком-то форуме увидел крик души. Мужик говорит, что у его мобильника и какого-то недавно появившегося борделя номера отличаются на последнюю цифру. И ему последний месяц звонят круглосуточно, пытаясь заказать блядей. Он уже на грани срыва. И свой номер менять не хочет, потому как давно использует, и в милицию заявлять не хочет, боится неадекватной реакции. Так и мается, бедный.
У меня аналогичный случай был. Только не бордель, слава яйцам Фаберже, а бюро ритуальных услуг. Названивали мне, всё спрашивали, по чём оградки на могилки стоят, да как памятничек гранитный заказать с фоткой. Меня прикалывало. А ещё часто какого-то Исаака спрашивали. Видимо, камнетесом работал на кладбище. Или сварщегом. Оградки варил. Хотя еврей-сварщег – это фантастика. Сварщегами обычно азербайджанцы.
И после этих звонков я вдруг осознал. Они все умирают. Все мои неизвестные друзья и враги. Я не знаю, как их зовут по-настоящему. Я не знаю, где они живут. Может быть, в соседнем доме. Там были похороны на прошлой неделе. Это наверняка умер мой будущий враг. А может быть друг.
На кладбище хорошо видно небо. Там его много. Так же, как и могил моих незнакомцев. Я не знаю всех могил. А жаль. Я бы приносил им искусственные цветы в день своего рождения. В знак признательности, что они умерли, а я живу.
Враги умрут, так и не став моими друзьями. Я их буду вспоминать иногда. Зачем, я не знаю. Так надо, значит. Не хочу знать их настоящие имена. А зачем? Зачем знать имена врагов? Им можно давать обидные прозвища. Тогда их смерть заберет пораньше.
Я нарисую их смерть, их похороны, их заросшие могилы. Они не достойны лежать под ухоженной землей. Только веточка из бумаги украсит их заросший холмик. Это моя память. О мертвецах или хорошо или ничего. Хорошо не хочу. Бумажная веточка цветов – это ничего.
Искренне Ваш, Пикассо.