Когда мне исполнилось три года, в семье, будто из воздуха, возникла идея - в любом случае отдать меня в детский садик. А все из-за того,  что  сидеть со мной дома некому, да и полезно с малого  привыкать к духу коллективизма и чувства локтя. Едва лишь материализовавшись, через день идея уже превращается в уверенность. А еще через неделю, я героически продвигаюсь улицей, крепко держа за руку маму. Дух коллективизма все еще остается для меня неизвестным и ощутимо пугает.

Лестница, коридор, и опять лестница. Большой зал с незнакомым ковром, стулья, не такие как у нас, шкаф с не моими игрушками. Мама шепотом говорит что-то воспитательнице, целует меня, гладит по голове и быстро исчезает. Я же остаюсь наедине с чужим миром, не зная, чего от него ожидать. Осторожно подходя к шкафу, оборачиваюсь спиной, беру первое, что попадает в руки – зеленый резиновый крокодил, и плотно закрываю глаза. Я безоговорочно верю в чудо: стоит лишь закрыть глаза, и неприятное или страшное само  по себе развеется и исчезнет. Появятся  люди и вещи, которых знаешь, любишь, каким доверяешь и которые,  ни за что на свете не нанесут тебе вреда.

Большая комната,… с большим круглым столом. Под столом интересно посидеть, спрятавшись за скатерть с локтями. Необъятный скрипящий диван. Спрятавшись за ним, можно добраться градусника и подержать пальцами шарик снизу. Подержать, чтобы увидеть, как начинает быстро подниматься вверх то красное, что находится в середине. Что интересно,  с термометром такого не происходит. Дело, наверное, в цвете – в термометре, столбик серовато блестящий, а в градуснике другого цвета..

Книжный шкаф.

Книга, с таинственным названием «Домье». Длинное почерневшее зеркало, способное дублировать действительность. Пузатый буфет с посудой и  интересными безделушками, а также с тяжелой хрустальной вазой, в которой ожидают меня мои большие радости – конфеты.

Вот он, большой и полный значения,  МИР!

Одного вечера, когда большое, все еще оставалось большим, я захожу в комнату. Темнота уже успевает изменить знакомую комнату на что-то свое, заселив ее собственными ночными обитателями. Поглядывая в сторону кухни, я забираюсь на стул и тянусь к выключателю. Колкое ощущение, ранее виденного, прорезает меня насквозь. Так уже было – небольшим кусочком падал свет из кухни, стул….., так же стоял возле еще теплого, недавно выключенного телевизора. Моя рука уже замирала в воздухе на половину дороги. Все было.
Я пытаюсь объяснить все это бабушке, но  вряд ли она понимает путаный рассказ о deja vu. Но ей и не нужно понимать. Она просто умеет успокаивать. Без слов.

На нашей улице говорят, что бабушка лечит головную боль просто.  Проходя мимо. Что соседку, Прасковью, она освободила от  радикулита, немного подержав ее руку в своей руке. Она, как никто, умеет ворожить на картах.  К ней приходят узнать о том, что было ( оно и так известно), что будет, и чем сердце успокоить,  едва ли не вся улица.
«Нужно смотреть не  на отдельную карту, а нужно видеть их все сразу. Слушать себя»,-  объясняет она мне.
Тупо киваю головой бабушке, так и не научившись  ворожить на картах.
Бабушка знает бесчисленное количество историй и часто она мне их рассказывает.
Возможно, за глаза ее называют колдуньей и ведьмой, но я готов поклясться, что бабушка не прячет в амбаре метлы со ступой, хотя неприязнённо настроена соседка рассказывает, что собственными глазами видела, как бабушка готовила зелье в ужасном медном тазе. Медный таз действительно существует, в нем летом варят очень вкусное варение.

Все вокруг есть чудом, и оно составляет такую же невидимую  часть жизни, как вилка или радио на стене. Хождение по водам принципиально не отличается от разговора по телефону. Если бы как-то бабушка вышла на крыльцо, налила в блюдце молока кошке и легко неслась бы вверх, я бы удивился не больше, чем чему-нибудь другому в окружающем мире.  Но бабушка никогда не пытается окунуться в небеса, и, если честно, я этому искренне рад.  Сама бабушка относится ко всем слухам просто: живет, как умеет, делает, что умеет. Если же при этом жизнь кого-то другого становится лучшим – очень хорошо.

Для меня бабушка остается в памяти еще и другом. Неологизмами, что обильно вылетают из её уст по любому поводу : «Хочу ложку» - «Дурнежку». Тем, что никогда не запрещает вылезать на покрашенную в бордовый цвет крышу сараю, откуда открывается, чуть ли не самый качественный и самый полный вид на мою вселенную. Тем, что она самый родной мне человек. В отличие от других взрослых, бабушка с радостью таскает меня везде с собой. К церкви. На базар. Бабушку выделяет спокойный характер, и ей легко найти общий язык с кем-либо. Во всех дворах и домах околицы, она – желаемая гостья. К своим подругам-соседкам, она также берет с собой меня.

Улица живет своей бурной жизнью.  Когда баба Прасковья  рассказывает ужасную историю о соседке, бабе Марине, которая пытается ее отравить, я пытаюсь обходить десятой дорогой бабу Марину – слабую костлявую женщину лет 55, что вечно жалуется на многочисленные болезни. Когда же появляется похожая история со слов бабы Марии, но уже о бабе Прасковьи, я начинаю с настороженностью относиться к бабе Прасковьи. Особенно внимательно, когда она пытается угостить меня чем-то сладким. И так по кругу.

К бабушке доброе отношение, однако, кажется, ей так и не могут простить отдельного дома, отдельного двора среди общего равенства, а также этого исключительного умения отстраняться от событий. Она остается на нашей улице немного чужестранкой. А вот сама улица,  для бабушки, есть абсолютно родная. «Цыганка хуторская», недовольно говорит бабушка о районе, где начинает постепенно вырисовываться наша будущая многоэтажка, и качает укоризненно головой. Никуда ехать из собственного дома она не собирается. И не поедет: за три месяца до переезда на новую квартиру она умирает во сне.

Мы же оказываемся на другом конце города, и это уже совсем другая история. Никого из нашей старой улицы я больше не встречу. Так бывает в больших городах. По странному стечению обстоятельств, мой знакомый, через годы получает квартиру на том самом месте, где когда-то стоял наш дом. Я прихожу к нему в гости, но ностальгии не чувствую. Смотрю через окно на знакомый пейзаж и понимаю, что эта улица стала чужой. Улица моего детства исчезла.  Постепенно пропорции мира проходят в соответствие с моими собственными.
Книга «Домье» прочитана, на смену большим радостям приходят радости обычные или совсем мизерные. Я учусь радоваться всему, хоть и мизерному. Мысли концентрирую на неутомимой борьбе с нынешним,  ради будущего, прошлое же по капли испаряется из жизни.

Но каждый раз, когда я вспоминаю детство, я верю, что прошлое продолжает свое существование. В нем моя бабушка выдумывает новые слова, терпеливо слушает жалобы бабы Прасковьи  и бабы Марины, лечит чью-то головную боль. Меня все так же ожидают большие радости. Я опять забираюсь на крышу и осматриваю свой мир. Он необъятен и часто необъясним.  Я захожу в темную комнату, чтобы с ясностью почувствовать – все уже было. Где-то, когда-то. И что все повторится – где-то, когда-то.

Стоит лишь закрыть глаза…..