Ваще все нахуй заебало
Схажу на завали ебало.


Я лежал в ванной, в своей квартире, на Невском. Сегодня с утра, испортили настроение. Весь день меня пытались убедить, что я неудачник. Любимая, дети, бывшая жена, начальство, даже в каментах насрали.  Нет, ну что за прикол залезть в душу, потоптаться там, все обгадить, разнести, и свалить нервно похихикивая.

Я затянулся, выпустил дым в потолок. Большая ванная позволяет в ней не просто лежать, расслабившись, можно даже окунаться периодически, с головой, не сгибая ног. Я не удачник? Ну да я все сам, сам.У меня нет крутого папика, моя мама работала на двух работах, чтобы прокормить меня и младшего брата. В 17 лет я поступил в институт и все. Началась моя взрослая жизнь. Я «понаехал» в Питер из Хабаровска. Сталкиваясь с ленинградцами (да-да,  в Питере есть петербуржцы и ленинградцы) я удивлялся их хабальской жадности, вечной боязни, что их вот-вот кинут, и параноидальной же подозрительности, к любому человеку в радиусе 20 метров. Однажды мама моей девушки высказалась, женишься- пропишешься, потом нас кинешь, квартиру поделишь и так далее. Вот ведь дура старая, в итогеменя обламала и дочку свою. Плюнул, ушел в ночь, две гитары в руках. Ничего не надо в мире. Есть только гитара. Вернее нее нет ничего. Ночь навалилась снегом и холодом, я топал из Купчино, до самого Мальцевского рынка. Там в съемных комнатах жили два моих друга и товарища по команде. У них я и затормозил на недельку две. Я был ужасно зол. Я бродил по городу, смотрел на людей спешащих куда-то, на Неву, неспешно плывущую в залив. На вечных сфинксов возле академии художеств. На одном написано «люблю», на другом написано «знаю». Говорят, сфинксы, своим взглядом сносят голову, и часто, люди под воздействием их взглядом творят непонятные вещи. Как, например, Ленин - революцию учудит, с Авроры шмальнет, то Шемякин Петра 1 вылепит, то еще, какое чудо случится. Я гулял по Фонтанке, и наткнулся на три безобразных чудовища.  Когда-то эти три дома принадлежали нашей семье. Потом революция. Гражданская война. Тридцатые годы. Великая Отечественная. И друзья деда, намекнувшие о готовом «деле американского шпиона». Хабаровск. И три дома на Фонтанке, как гнилые зубы у сифилитика, своими старыми, обветшалыми стенами подпирающие друг друга. Я даже не лимита в этом городе, я бомж. Нет ни прописки, ни работы, ни жилья, ни денег. Есть только гитара, и контрабас и контрабас-балалайка. Я стою на гранитном, избитом временем берегу Фонтанки и смотрю на дома. Светофор – красный желтый, зеленый. Умнее ничего не придумать. Этот дом должен быть терракотовым. Этот, в цвет зимнего дворца, а этот нежно-розовый, как  румянец на щеках любимой дочки моего прапрадеда моей прабабушки.

О чем это я? А! Ну да, лежу в ванной, по воде в бокале шампанское плавает, вернее не шампанское, а цимлянское красное мускатное. И что-то не печально мне, а даже очень весело. В бокале пузырики веселые прыгают,  на полу кальян стоит с шишей. В воздухе клубится дым запахом двойного яблока. На потолке тень легкая бесится. Я неудачник. Мне нечего стыдится этого слова. Да! Жизнь не удалась. Глоток обжигающего горло вина, оно не успевает сильно согреться. Во рту лопаются красные шарики, играют на небе. Заставляют чувствовать нежные мускатные нотки, разбавляющие вкус спелой сливы и ягод, немного сладковатые  на вкус, но приятно согревающие и немного тонизирующие.

Я один, мне нечего делать, кроме как лежать в ванной и слушать, как поет вода медленно текущая в ванной. На бортик запрыгнул большой рыжий кот. Нюхает воздух, дым, плывущий над водой. В огромных рыжих глазах, в самой глубине зрачков вспыхивает красная звездочка. Он потягивается всем своим огромным, мягким кошачьим телом. И басовито произносит: «Мряу?» (Что сегодня курим?) Слегка прикрывая глаза, пытается носом потереться о мокрую руку. Вздрагивает всем телом, и презрительно встряхнув хвостом, спрыгивает на пол.

Когда я был совсем маленьким, я был в гостях у бабушки в Комсомольске, на Старой площадке (так, не мудрствуя лукаво, называли место первого десанта). Ее небольшой домик стоял на берегу пруда, немного поросшие осокой и камышом  берега, слегка цветущая, зеленоватая вода. По пруду плавали утки и гуси. До сих пор помню, как за мной гонялся серый, огромный гусь. Вытянув шею, он шипел, прижимался к земле и по-змеиному скользил, норовя укусить меня за ногу. Спас меня огромный рыжий кот. Он внезапно спрыгнул с забора и, обнажив, свои удивительно большие, белые и острые зубы, зашипел на гуся, и даже отвесил ему пару оплеух. Гусь опешил, и громко гугукая, стал убегать от кота, а рыжий разбойник лукаво улыбаясь, сел передо мной и стал вылизывать переднюю лапу. Я погладил его по большой голове, покрытой шрамами, до сих пор помню шершавые шрамы под рукой, и уши, подранные в боях, которые кот подставлял моей детской ручонке. Нос, располосованный шрамом наискосок, которым он ткнулся мне в коленку.  Однажды, мужики пришли на берег пруда с мешком, в котором, что-то отчаянно крутилось и билось. Один из них, самый здоровый крутил мешок над головой. Мужики, радостно ржали, и комментировали, каждый рывок мешка. Из дома вышла бабушка, привлеченная шумом, посмотреть, что за шум и гам.
- Петрович, что ты там творишь? Что бузите?
- Да вот рыжего поймали, топить будем. У Михалны, цыплят поел, у Васьки Хребта пару куриц придушил, у меня весь курятник на нет извел. Одолел пол поселка, у кого сметану стащит, у кого молока разобьет крынку.
Мужик, раскрутил мешок и забросил его на середину  пруда. Во время полета мешок раскрылся, и с оглушительным мявом в пруд шлепнулся мой знакомец.  Кот, падая в озеро, весь скомкался, собрался, и казалось, шмякнувшись о воду, так и не погрузился ни разу, с такой скоростью ломанулся к берегу. Мужики побежали к нему на встречу. Мокрый, но не побежденный он пытался набросится на своих мучителей, а те били его кирзовыми сапогами, и огненно-рыжий, мокрый клубок катался про меж них. Я заорал, на глаза накатились слезы, я бежал изо всех своих мальчишеских сил. В горле застыло, загорелось  дыхание. Вцепившись в ноги одного из мучителей, я орал задыхаясь, что-то нечленораздельное и горькое. Кот, почувствовав поддержку, из последних кошачьих сил рванулся  на свободу, последний раз мелькнул в зарослях травы гордо поднятый хвост и исчез. Меня била истерика, бабушка, долго что-то вышептывала, выговаривала мне, гладила по голове и успокаивала. Утром на пороге бабушкиного дома я нашел большую, жирную крысу.
- Эк, как тебя рыжий благодарит,- заметила бабушка.


Я лежал в ванной, и смеялся. По потолку стелились тени, а на полу лежал огромный рыжий кот, чему-то загадочно улыбаясь.