Первая часть.
Вторая часть.

Бокалы давно опустели, а пепельница переполнилась. Карманов вынул из портсигара последнюю сигарету и буркнул, показав на частокол окурков:
- Раньше я был об этом заведении лучшего мнения…
- А?.. – Володя не сразу понял, о чем говорит седовласый профессор.
- Пепельницы принято менять, - пояснил тот, пряча зажигалку, и сделал знак официантке: - Девушка, дайте нам счет.
Володя полез было за деньгами, но Карманов отмахнулся:
- Оставьте. Я не разорюсь. – Он взял свою трость и задумчиво покрутил ее между сухими длинными пальцами. – Когда Стеклов вышел из транса, спокойствие слетело с него в один момент. Он схватился за голову и стал кричать: «Это не моё! Это не моё!» Я сказал ему: «Успокойтесь, Алексей», но он как будто меня не слышал. Задрал на себе пижаму, стал щупать грудь. Когда я снова обратился к нему по имени, завопил, что его зовут Игорь, а не Алексей. Потом стал драться с санитарами, посшибал со стола все предметы…
Молодая официантка принесла счет, и старик, замолчав, погрузился в его изучение. Потом положил в папку несколько купюр, бросил беглый взгляд на часы и стал выбираться из-за стола.
- А что было дальше? – спросил Володя, когда они вышли на улицу. Дул холодный ветер, и он порадовался, что захватил из дома куртку.
- Дальше? – Карманов потер бровь. – Гм… Стеклову прямо на месте вкатили инъекцию, иначе бы с ним было не справиться. Я отправил его в палату, а сам поехал в Сырую балку. Перед тем я закрылся в кабинете и развел в склянке медицинский спирт… Мне нужно было успокоить нервы. Но потом я понял, что в таком состоянии уже не смогу работать, и поехал домой… Я действительно направлялся к своему дому, но мой путь пролегал как раз рядом с Каменной, и я остановил там машину. Не спрашивайте меня зачем, я не знаю. Возможно, мне было просто любопытно. Возможно, я был не в себе. Я выпил, и мои мысли путались. Понимаете? Я поставил диагноз – шизофрения, потому что всё сказанное им под гипнозом было типичным шизофреническим бредом, но загвоздка в том, юноша, что эта болезнь и гипноз – вещи в принципе несовместимые. Гипноз способен действует только на людей с незамутненным рассудком, во всех остальных случаях он просто неэффективен! Это вам скажет любой психотерапевт. То есть, парадокс состоит в том, что будь Стеклов настоящим шизофреником, я бы, может, и смог его слегка загипнотизировать, но погрузить в глубокий транс – нет, никогда. В итоге получается черт-те что: либо он шизофреник, которому удалось войти в транс – хотя это полная нелепица. Либо он не болен и рассказал правду – что тем более невозможно! Вот о чем я думал, сворачивая на Каменную…
Володя молчал, глядя, как Карманов на ходу глотает остатки дыма из почти докуренной сигареты – сейчас его хромота усилилась настолько, что профессор казался глубоким стариком. Они медленно приблизились к автомобилю Карманова, подержанному «Фольксвагену-гольф». Психиатр бросил окурок, потер усы и уперся в трость обеими руками.
- Дом Стеклова разрушило взрывом, а остальное довершил пожар. От всего строения остался лишь фундамент и две несущие стены, соединенные углом. Мебель и полы сгорели, а стены закоптились до угольной черноты. Я побродил по тому, что когда-то было первым этажом, и нашел железную спинку от кровати – такую решетчатую, с шариками. Она торчала из хлама возле стены…
- А трещина? – быстро просил Володя. – Вы нашли ее?
- Да, она там была. Этот участок стены сохранился, так что я хорошо ее рассмотрел.
- И что вы сделали?
- Ничего. А что я, по-вашему, должен был сделать?
Володя сник. Ответа он и сам не знал. Но, по его мнению, история не должна была заканчиваться таким образом. Бурлящий в крови юношеский максимализм требовал если не эпилога, то хотя бы яркой подытоживающей детали; к тому же не давало покоя невыстрелившее «ружье», которое Карманов так бессовестно вывесил перед ним в начале своего рассказа.
- Ладно, - сдался Карманов. – Я, конечно, уже жалею, что взялся вам все это рассказывать, но договор дороже денег… Я простоял у этой стены больше часа, допивая «цэ-два-аш-пять-о-аш», разведенный пополам с водой, и думая о своем сыне. Мои мысли становились все более дикими, и в какой-то момент я стал прикидывать, сколько и чего нужно принять, чтобы меня успела забрать отсюда «скорая», и какую фору ей дать, чтобы был шанс, что меня успеют спасти… В тот момент я поверил в этот бред, я видел трещину, обычную трещину в стене, и верил. А потом я был уже за рулем своего «Москвича», и куда-то ехал, с какой-то целью, и в моей голове был только Стеклов. Я вспоминал, как он прищурился при знакомстве, хотя он никогда не носил очков – зато носил его близорукий брат; как он привычно держал сигарету, при том, что никогда не курил… А этот его московский говор, черт побери! Кто у нас так говорит? Правильно, никто!.. – Профессор усмехнулся. - Вот на этой мысли я и въехал прямо в придорожный столб…
Володя уставился на психиатра, перевел взгляд на его трость. До него начало что-то доходить.
- Да, Володя, да!.. Мою ногу собирали по частям – странно, как ее вообще спасли, спасибо сердечное Мише Зеленину, вечная ему память, таких специалистов больше нет… «Москвич» сплющило как пивную банку – меня выковыривали оттуда автогеном. А я всё это время был в сознании, со сломанными ребрами, и смотрел на осколки костей, которые торчали вот отсюда. – Карманов хлопнул себя по бедру. – Веский аргумент против алкоголя, правда?
Володя завороженно кивнул.
- Через два дня меня навестили в больнице коллеги и сообщили, что Стеклову удалось сбежать. Он каким-то образом выкрал у санитарки ключи – такие трехгранные, вы видели - утащил одежду у одного из больных и был таков. Как ему удалось ни с кем не столкнуться по дороге – загадка. И… может, и нехорошо так говорить, но я был этому только рад… Я был счастлив забыть о нем и больше никогда не вспоминать. Вы прекрасно понимаете, Володя: если бы история имела продолжение, это стоило бы мне как минимум должности. А еще есть такие вещи как имя, репутация… Сейчас-то мне уже все равно, а тогда…
- Так вы считаете, что… ну, я хочу сказать… рассказ этого Алексея… это все-таки бред шизофреника?
Карманов удивленно моргнул.
- Конечно, бред. А у вас разве есть сомнения? Да, странностей в его истории – вагон и маленькая тележка, но что толку нагонять на них мистицизм, если мы и свои-то странности не всегда можем объяснить. Вот я – разве похож на алкоголика или сумасшедшего? А ведь я был им тогда… И разве не странность, что именно в те дни мне попался Алексей с его душещипательной историей, в которую так хочется поверить, наплевав на все врачебные законы? Между прочим, врач никогда не станет травиться в ожидании «скорой» - слишком велик риск не рассчитать дозировку. И я об этом всегда знал. Однако тогда, я помню, мне было на это наплевать. Вот вам пример сумасшествия, как вы и хотели… Что ж, Стеклов удрал, и я счастлив, что мне не пришлось с ним больше общаться.
Помолчав, он добавил:
- А через три недели мой мальчик нашелся. Однажды утром я открыл глаза, а он сидел на стуле рядом с койкой и смотрел на мою загипсованную ногу. В его глазах стояли слезы…
- Мальчик? Вы хотите сказать – Алексей?
- Нет, я хочу сказать – Саша. Мой сын. Он, как оказалось, удрал в Воронеж, жил там у какой-то девушки, с которой познакомился в пионерском лагере. Саша туда вожатым каждый год ездил… Ну и чего-то у них там закрутилось: обменялись письмами, звонками, а потом он сорвался к ней в Воронеж… Мне даже записки не оставил. И не позвонил ни разу, хотя мог. Погостил у нее там три месяца, а потом разругались – ну, он и вернулся… – Профессор закусил губу. – Конечно, я был не идеальным отцом. Строил карьеру, и за ней, как за стеной, не видел собственного сына, не хотел слышать его проблем... Когда Саша признался, что ему было тяжело находить со мной общий язык, я подумал только о том, чем могло бы всё закончиться, если бы в тот вечер меня не остановил попавшийся по дороге столб. Эта история заставила меня пересмотреть отношения с сыном, и я сделал всё для того, чтобы мы с ним больше никогда не ссорились. А он, со своей стороны, тоже попросил у меня прощения.
- Вы простили его?
- Да, - вздохнул Карманов. – Конечно же, я простил его. Сейчас он женатый человек, архитектор, у него двое детей. Мы живем все вместе. – Последнее он произнес с какой-то особенной гордостью.
- А Стеклов?
- Не имею понятия и не желаю этого знать. Его, кстати, не нашли до сих пор. Я склонен думать, что в итоге наш шизофреник таки нашел верный способ покончить с собой, и был похоронен где-нибудь безымянным трупом. В середине девяностых трупов было ой как много…
- Вы… можете показать мне, где он жил? – Володя выдавил этот вопрос с таким смущением, словно интересовался чем-то не вполне непристойным. Но профессор не удивился.
- Я буду проезжать через это место, - сказал он, доставая из кармана ключи. - Могу вас туда подбросить. Хотя… вы ведь вроде бы собирались на свидание?
- Я успею, - сказал Володя, залезая на заднее сиденье. – У моей девушки сегодня тренировка на ипподроме, но я, если честно, лошадей терпеть не могу… Поеду к ней прямо домой – ничего не потеряю.
Уже изрядно стемнело, когда они с Кармановым подошли к останкам дома номер 7 на Каменной улице. Время и непогода доделали то, на что оказался неспособен пожар: одна из двух сохранившихся стен обвалилась, сквозь груды мусора в комнатах проросла сорная трава, а прилегающую территорию жители близлежащих домов превратили в помойку. В воздухе висели невидимые нити тошнотворного амбрэ, и порывистый ветер, качающий сорняки, то уносил этот запах прочь, то норовил налепить его на лицо, как дурнопахнущую вуаль.
Пробравшись между кучами мусора и спугнув бездомного кота, искавшего объедки, профессор и журналист остановились у подножия стены с одиноким оконным проемом, в котором отсутствовала рама.
- Вот здесь была спальня Стеклова, - пояснил психиатр, указывая на стену. – А вот тут…
Он отвел тростью верхушку большого куста амброзии, закрывавшего обзор, и Володя, подавшись вперед, увидел трещину. Она пересекала стену наискось и действительно была похожа на чей-то улыбающийся рот. Но большего ничего интересного в ней не было. Трещина как трещина.
- Нда, - сказал Володя, почесав подбородок.
- А вы чего ждали? – усмехнулся Карманов, опуская трость, и куст вернулся на место. – Божественного света, вырывающегося изнутри? Эх, молодость!.. – Он взглянул на часы. – Мне, между прочим, пора домой. В ближайших планах - семейное чаепитие с ореховым тортом. И, хотя я не поклонник сладкого, игнорировать это мероприятие у меня нет никакого морального права.
- Вы едьте, - сказал Володя. – Я маршрутку поймаю, мне в другую сторону.
- Ну, счастливо оставаться. – Профессор с осторожностью выбрался из развалин и, помедлив, махнул ему рукой. – Только не заблудитесь тут, иначе мне снова придется заниматься поиском пропавших мальчиков, а я уже стар для этого. Жду от вас хороших статей!
Последние слова донеслись уже с дороги. Через пару минут взревел мотор «Фольксвагена», мигнули фары, и Володя остался один.
Какое-то время он стоял, глядя на стену и о чем-то думая. Достал диктофон и отмотал запись назад.
- Конечно, бред. – Сказал Карманов. - А у вас разве есть сомнения?..
Володя спрятал диктофон в карман. Потом шагнул вперед и, взявшись руками за куст, с силой потянул его на себя.
Его глазам снова открылась трещина. И еще что-то ниже нее, выделяющееся в сумерках белым цветом. Володя присмотрелся, и потрясенно выдохнул. По его спине разбежались мурашки.
Под трещиной кто-то выцарапал острым предметом два слова:
«Игорь. Лёша.»
Он попытался заглянуть в трещину, но увидел лишь черноту. Щель оказалась слишком узкой даже для карманного ножа, которым Володя всегда носил с собой – лезвие вошло на несколько миллиметров и уперлось в невидимую преграду. Сдавшись, он спрятал нож, отпустил куст, и тот снова выпрямился.
Журналист долго стоял, размышляя. История так и осталась незаконченной, но в этом была ее главная прелесть. И он нашел такую интересную улику – с ней можно играть хоть до бесконечности, придумывая разные версии и варианты. Ведь не Карманов же оставил эту надпись?..
Володя посмотрел на часы и решил, что у него еще будет время над всем этим подумать. Если добавить воображения, из откровений психиатра, возможно, удастся состряпать неплохой рассказ. А может, и нет. В любом случае, ему нужно торопиться: завтра утром первая статья должна лечь на редакторский стол. А сегодня еще предстоит встреча с Ликой… На которую, кстати, он дико опаздывает. В час ночи Ликины родители вернутся с дачи, и будет досадно, если звонок в дверь оборвет их игры на самом интересном месте.
Володя повернулся и быстро пошел прочь, шелестя сорняками, проросшими сквозь битый кирпич развалин старого дома.

* * *

В конце осени Лика сообщила Володе, что тест показал ей две полоски, и он не раздумывая предложил ей пожениться. Два дня спустя девушка умерла от кровоизлияния в мозг, неудачно упав с лошади во время верховой прогулки. Ее смерть стала для Володи шоком, от которого он так и не сумел отправиться. Через день после похорон журналист был найден у стены разрушенного дома по адресу Каменная, 7 – как показало вскрытие, он не сумел правильно рассчитать дозу транквилизаторов, и к моменту приезда «скорой помощи» был уже мертв.
Последняя запись, оставленная Володей Шишкиным в сетевом дневнике, куда он также приложил аудиофайл, стала предметом живого обсуждения на многих интернет-форумах, в результате чего профессору Карманову пришлось уйти на пенсию на месяц раньше положенного срока. Уважаемый врач отрицает свою причастность к самоубийству Шишкина и ничего не желает слышать о прочих случаях. Хотя какой-то тайный недоброжелатель исправно опускает в его ящик фотографии обугленной стены, имен на которой становится все больше…

Эпилог

«Господи, я даже не знаю, какое сегодня число какого месяца. Надо будет спросить Игоря. А кресло мягкое, и кола вкусная, и мы только что взлетели. Рядом со мной клюет носом какой-то немецкий старик в смешной шляпе, а если выглянуть в иллюминатор, то можно увидеть стальное крыло «Боинга» и солнце над ним - и это так здорово! Между моими ногами – сумка, и я знаю, что в ней деньги. Пачки упакованных долларов из тайника Игоря, который он устроил в чьей-то могиле на кладбище, а потом выкопал, когда убежал из больницы. И еще там дожидались документы на наше новое имя. А он забрал всё это из могилы.
Я сжимаю сумку коленями, а в моих руках – угадайте что? Дневник, тот самый дневник, куда я записывал все события, когда был мальчиком! Я думал, он потерялся, а Игорь, оказывается, хранил его все эти годы, и в Москву тогда забрал, чтобы помнить обо мне. У него был еще свой собственный дневник, но он его выкинул, сказал, что у меня получается лучше, да и вообще - нам теперь хватит и одного дневника. А еще, сказал он, нам пригодится мое знание английского, потому что у него по инглишу в школе всегда была двойка. И он еще много всего успел на меня вывалить, я даже не запомнил всего. Чувствую, нам предстоит еще долго учиться обмениваться мыслями так, чтобы не перебивать друг друга…
Я очнулся только час назад. Игорь как раз проходил на посадку и сначала страшно перепугался – он сказал, это чуть не наделал в наши штаны, когда я вдруг спросил стюардессу: «Где я?» А потом он начал смеяться, плакать и танцевать прямо в самолете, и этим перепугал уже меня, потому что мне казалось, что я умер. Откуда мне было знать, что реаниматологи успели нас вытащить, причем обоих сразу? Вообще-то, получается, что они вытащили Игоря, а не меня, - потому что у него дух сильнее. А я – что, я без его поддержки разве сам дотянул бы до этого дня? Нет, конечно. Я же слабак. Так и затонул бы навечно в своей коме, не приходя в сознание… Я ему так и сказал: «Спасибо, что вытащил, брат!». А он ответил: «Ты всегда был дураком, Лешка! Это же ты меня ОТТУДА вытащил!»
И еще я спросил его: если он ничего не помнил, когда пришел в себя (а на самом деле - в меня)… если не мог знать, что я рядом… то почему все эти дни так упорно подпитывал мою волю к жизни?.. И как ему вообще удалось не сойти с ума, когда он понял, что теперь мы с ним одно целое?.. Как он все это вынес?.. А Игорь не знал, что ответить, и сказал, что просто верил в хорошее. Так и сказал: «Надо верить в хорошее, и тогда всё получится».
Это отличная мысль.
Мне о многом еще надо подумать. И задать тысячу вопросов про то, как мы будем жить и чем заниматься. И еще сказать Игорю, чтобы он непременно бросил курить. Но сейчас братишка задремал, так что я не буду его тревожить. Оставлю все вопросы и замечания на потом.
Кола сладкая, кресло мягкое, и я улыбаюсь, как не улыбался никогда в жизни. В глазах мокро, но это ерунда, с кем не бывает. А за стеклом проносятся облака… облака… облака…...»

15-24 сентября 2006 г.