Ночь шуршит мокрой листвой.

Медленно приходим в себя. Только что были одним целым. А теперь, с каждым ударом сердца все дальше и дальше удаляемся друг от друга. И каждый вновь становится самим собой. Крепче прижимаемся друг к другу, чтобы не растерять остатки тепла.

Фары гонят по стене пятна теней. Долго и надсадно урчит двигатель. Наконец, глохнет. Мудила успешно затолкал свою полированную жопу между давно спящими машинами. Хлопает дверца. Через сорок секунд со всей дури пиздошит стальная дверь подъезда. С поздних блядок вернулся боров с пятого этажа. Можно даже не смотреть на часы, без чего-то час ночи. Пунктуальный, шопиздец.

Интересно, втирает он жене про затянувшееся совещание с партнерами, или ей уже все давно допизды? А, может, она, как и я, лежит сейчас  и думает, что сорок секунд по освещенной дорожке ― слишком дохуя, чтобы  выебываться. Доебет же, пидарас,  своим мудацким характером, завалят, впизду, как кабана в тире. Возможно, она так и думает, и ей от этого становится легче жить. Хуй их разберет.

В Москву вслед за тучами вползает осень. Пока еще тепло, спать можно с открытым окном. Но настроение уже ― пиздец всему. Фигня всякая лезет в голову.

― Ты об этом мудаке сейчас подумал?

Чуткая, как кошка. Во всем остальном, то же ― кошка.

― Угу. Живой труп. Вечный муж. Русская классика. Римейк с контрольным в голову. Достоевский нервно курит, читая Донцову.

Провыл лифт, хлопнули створки, абортировав борова на его этаже. И опять стало тихо.

  Губы ее пахнут вином. В темноте ― одного цвета с вином в бокале. Темно-лиловые.

Кошка щурится. Глазницы залиты черным, не угадать, о чем думает.

― Обещаешь не ржать?

― Ну.

― Я мужа в квартире закрыла.

― Ахуеть! Нафига?

― Ну, я же не нарочно! Впопыхах взяла его связку ключей. А свои в кармане лежали. Так получилось, я не виновата.

― Приятная новость… Сейчас поедешь?

― Не-а, не хочу. Я сказала, что иду в клуб, буду утром. Нефиг его баловать. В полдевятого за ним приедет машина. Главное, не проспать. Что улыбаешься?

― Представил, как он спускается по водосточной трубе.

― Дурак!

― Ага. На его месте я бы тебя давно убил. Перевоспитывать, один фиг, бесполезно.

― Он меня любит такой, какая я есть.

― Еще один самоубийца.

Он, действительно, любит ее. Со всеми ее тараканами в голове. Он любит ее маму, которая никогда не любила ее папу. О чем всем известно. Но папу он тоже любит. Поселил в коттедже, где папа может спокойно писать свои статьи по филологии, не портя кровь ее маме. И дедушку ее он тоже любит. Дедушку любят все. Правда, дедушка не всех узнает. Деньги, на которые живет их семейка, дедушка считает остатками Сталинской премии, врученной ему в сорок девятом году. Похоже, они все так считают.

Он любит эту семейку такими, какие они есть. Они его любят за тоже самое. И все счастливы. Просто купаются в любви.

Для полного комплекта только не хватает какой-нибудь дурочки, которая полюбит его за муки, но у которой хватит ума не уводить его из семьи. Такого шока, как развод, он не переживет. Помрет от нехватки нагрузок. А без психотерапии долго не протянет. Банальная ебля с модельной куклой тут не поможет. Нужны встречи украдкой, маленькие тайны, полуночные мысли, мечты на бесконечных совещаниях  в онастопиздевшем офисе, несбыточные надежды и ни к чему не обязывающие фантазии. Глупая улыбка в ответ на ее глупые эсэмэски.  Фотографии о трех днях на Кипре или в Питере, запертые в зашифрованном файле. Короче, чтобы жить дальше, нужна любовь.

Впрочем, кому она не нужна?

Ставлю будильник в мобильном на шесть утра.

В восемь утра мы пьем кофе в кафешке напротив ее дома.

Сонная, но на удивление вежливая официантка. Посетители, включая нас, пиздец всему. Девчонка с оранжевыми волосами пытается растормошить двух засонь, клюющих носами в чашки. Детки хорошо погуляли. Пацаны глухо вырубились, а у пиздюшки еще свербит в заднице. Судя по всему, на школу сегодня они  забили. В углу господин в охуенном костюме развернул газету. Хули он тут делает в такую рань? Читает «Коммерсант». В пепельнице дымит сигарка. Завтрак короля Уолл-стрит, блядь. Вполне возможно, что просто не может попасть домой. Тот же пиздец, только вид с боку.

Кошка щурит серые глаза на дождь за стеклом. Сквозь дождь по Покровке ползут машины. Цветные пятна на сером холсте. Осень…

― Понимаешь, все дело в том, что я его еще люблю.

Это она о другом. Из-за которого развелась с первым мужем и вышла замуж за того, кого уже пора вызволять из-под домашнего ареста. Ребенок у нее от совершенно другого мужика. Она его смогла забыть, полюбив того, с кем рассталась два года назад и любит до сих пор. Кажется, все так, если я ничего не перепутал.

― У тебя лицо вдруг такое сделалось. Ты о чем-то нехорошем подумал, да?

Чуткая, как кошка. Во всем остальном, то же ― кошка.

― Не обращай внимания. Фигня всякая в голову лезет.

«Не надо пиздеть! Никто никого не любит, кроме себя. Две тысячи лет назад один еврей пытался научить нас любить ближних. Но так и умер, распахнув объятия. С гвоздями в ладонях. Так никого и не обняв. Символично, пиздец как. Правда, он же сказал, возлюби ближнего, как себя самого. Может, мы, любя себя, просто учимся любить других? Да, наверное,  так. Мы просто еще учимся любить».

― Позвони ему. Наверное, уже проснулся и тихо охуел.

― Ой,  у меня села батарейка.

Кладу ей в ладонь свой мобильник. Зову официантку.

Кофе с коньяком.