Новочеркасск, 2-3.06.1962.

Механик-водитель.


    Да разве ж четырьмя танками дорогу перекроешь? Их же там тыщщи! Кто сразу через пойму побежал, а большинство остановилось. Кричат чего-то. Хрен чего слышно, двигатели-то глушить не велено. Потом один с красным флагом вдруг прямо через броню полез. А за ним все остальные. Командир кричит: "Глуши!". Заглушил. Хорошо, техника надёжная, крепкая. Несколько сот человек по танку пробежали – хоть бы хуй. А один из-за пазухи чего-то вынул - и мне в люк. Граната! – думаю. Потом глядь – бутылка пива. "Жигулёвское". Жаль только, тёплое. Потом в городе стрельба была, но это не мы. Мы их так пропустили, свои же люди, советские…


    Продавщица кваса.


    Я сразу поняла, что в городе чего-то не так. Некоторые конторы и магазины по Московской закрываться стали. Тут и демонстрация показалась. С красными флагами, как положено. Что, думаю, за демонстрация? Не праздник вроде. Гляжу, из колонны Юрка бежит. Он к соседской Светке всё ходит. "Дайте, тёть Валя, квасу побыстрее", - говорит. Налила ему кружку. "Что ж вы, делаете?" – спрашиваю. "Не боись, тёть Валя, сейчас пойдём, Микояну всё доложим, как есть, в Москве разберутся. На всех управа будет". И побежал колонну догонять. Через полгода его расстреляли по приговору. После мать его встретила – смотреть страшно. Не приведи Господь такое пережить.


    Вахтёр.


    Трое их было. Двое в спецовках, один в костюме.  Две коробки в брезентовых чехлах принесли и длинную херню, тоже в каких-то тряпках замотанную. Который в костюме, подошёл и говорит:
-    Здравствуй, отец. Ключи от чердака давай.
Я даже документы у него не спросил. Зачем? На евойной харе и так всё написано. Дал ключи.
-    Дорогу, - говорю, - показать?
-    Не надо. Сядь посиди.
Двое в спецовках взяли свой багаж и на чердак ушли. Костюм со мной остался. Сел на стул, перед собой уставился и замер. Сидит. И я сижу.
-    Поссать, - говорю, - можно?
-    Потерпишь.
Через час стрельба началась. И на площади, и с чердака моего. Костюм перестал в стену смотреть, в меня гляделки уткнул. Я до ветру чего-то перехотел. Стрельба стихла. Через полчаса спецовки спустились. Рожи от пороха аж синие. К двум коробкам мешок добавился. Видать, гильзы собрали. Костюм мне бумажку дал подписать, о неразглашении. Ушли. Я поднялся на чердак, глянул на площадь. На войне, конечно, и не такое видал. Но в мирное-то время, посередь города! Как земля таких носит?...


    Командир взвода.


    Так и знал, что Макаров с Волковым подведут. Как спирт жрать или по бабам – они первые. А как до дела – ссыкливые. Все ж стоят спокойно, в толпу оружием не тычут. А эти чего-то разнервничались. Ну, плюются, обзываются. Так ты на то и солдат, чтобы терпеть тяготы и лишения. А в людей дулом тыкать нехуй. Тогда и люди за твой автомат хвататься не будут. Успел я за секунду до очереди. За стволы схватился, в небо задрал. Спиной к толпе – страшно. Орал, не помню что. Мои почти все в воздух палят. Гильза по носу ударила. У соседей, вроде, прямо в народ стрелять начали. Крик сплошной, ничего не слышно. Тут, откуда ни возьмись, пулемёты ударили. Толпа побежала наконец-то. Мои бойцы ничего понять не могут, целятся куда-то вверх. Ещё не хватало, под своих попасть. Назад! – кричу, - к зданию! Нельзя же так. Что за пулемёты, блядь?! Соседей и то не знаю. Собрали по взводу, хуй пойми, откуда. Я ж связист, и бойцы тоже. Нашли карателей, грамотеи, блядь.


Разбежалась толпа. Трупов много. Раненые молчат в основном, шок. Тихо так корчатся. Но не мы это, бля буду, не мы. Из оцепления никто в людей не стрелял, я видел. У соседей только пара очередей, так ведь что делать, когда оружие из рук рвут. Чьи ж это пулемёты были на крышах? До сих пор не знаю. А ведь снайпера, мать их, умеют стрелять – ни одного нашего не задели. По машинам скомандовали. На площадь красные погоны заходят. Много. Чего бы сразу их не поставить? Бойцы мои все с лица белые, блюют. Им-то зачем это всё? За что?


Детдомовец.


    Мы с Мишкой тогда ходили по парку, у городских деньги отбирали. У одного забрали двадцать копеек, а ещё двое стали драться и мы убежали. Убежали на площадь, а там люди стоят, много. Мы пошли туда, а там не видно ничего. Тогда Мишка говорит: "Давай на дерево залезем". Мы пошли назад и залезли на каштан и увидели за людьми солдат с автоматами. И все кричали и в горкоме стёкла били. А когда стали стрелять, я испугался и хотел убежать, а Мишка пискнул так по-девчоночьи и с ветки упал. Я хотел слезть, а внизу Мишка лежит и вся нога в крови. А потом все люди побежали и несколько на Мишку наступили. Я тогда тоже слез и убежал. А потом нам в детдоме сказали, что в больнице Мишке ногу отрезали и теперь он живёт в другом детдоме, для инвалидов. А почему тогда стреляли – не сказали.


    Инженер-снабженец.


    Я в тот день сходил, собор посмотрел. Знаменитый, знаете ли, в Новочеркасске собор. Третий в Союзе по высоте. Потом гляжу – до поезда ещё два часа, дай, думаю, подстригусь. Вернулся на площадь Ленина, там ещё утром парикмахерскую приметил. В скверике за памятником вроде митинг начинался, людей много. Я туда не пошёл, нечего там делать. Зашёл в парикмахерскую. Небольшая такая, на три кресла. Спрашиваю, что, мол, за митинг? Ой, говорят, лучше и не знать, садитесь в кресло. Сижу, стригусь. Мастер молоденькая, видная из себя, но лицо серьёзное, не должна изуродовать. Несолидно, знаете ли, в семью криво стриженным из командировки возвращаться.


Постригла она меня, расчёску достала чуб причесать, тут как раз стрельба и началась. Сначала автоматы в разнобой, потом вроде пара пулемётов длинными. Не, думаю, пора на вокзал бежать. Что-то у вас тут не того. Тут окно на витрине звякнуло и над ухом у меня – бух, как палкой по ковру. И парикмахерша моя – ой, говорит и на пол села. Сидит, на меня смотрит и расчёску в карман нагрудный суёт. А под карманом – немного красного выступило и расплывается. А потом говорит – что же это? И на бок легла. Меня как ветром сдуло. Портфель схватил - и на улицу. Не помню, как до вокзала добежал, только бы, думаю, поезда не отменили. Но повезло, уехал всё-таки. Никогда не забуду, как она на меня смотрит и расчёску в карман кладёт. А под карманом – красное.


    Дорожный рабочий.


    Это какой же мудак додумался – кровь порошком стиральным с асфальта выводить?! Думали, засыплют своей химией, тряпками помаслают, и всё? Шито-крыто? А вот хуй, кровушка человеческая, она упорная. Сколь её не прячь – всё одно проступает. Вопиёт, блядь, к небесам. Асфальтом её, родимую, сантиметров на пять – это да. Я, как каток на рассвете пригнал, глянул на это дело – братцы мои! Вся площадка перед горкомом бурая, в разводах от херни этой моющей. Где-нигде только островки серого, реденько.  Ну, хуль тут говорить, закатал я это дело каточком своим, взял грех на душу. Быстро управился, за два часа. Это вам не горисполкомовский заказ. И асфальту привезли сколь надо, и вовремя. И солдатики раскидали его по-шустрому. Помню, как назад поехал, деревья в сквере пилить начали. Которые шибко простреленные. А потом в контору зашёл наряд подписать – подписал, блядь. Пожизненное неразглашение вплоть до расстрела.  Ебал я такую работу. Говорила мама – иди в матросы. Эх, жисть!


    Сторож в саду (ранняя черешня).


    Обходя огороды, отец Онуфрий обнаружил обнажённую Ольгу… Я всегда эту поебень напеваю, когда ночью сад обхожу. Страшновато, блин. Особенно, когда напарник на блядки уходит, сука. Вот и в ту ночь тоже на хутор утёк. Я, как обход закончил, в лесополосу посрать зашёл. Тут этот ЗиЛ и объявился. Подъехал он со стороны пустоши и фарами прям на меня уставился. Что-то я сразу струхнул здорово. На прошлой неделе тоже грузовик приезжал, так я не побоялся, в воздух пальнул – без черешни уехали, мазурики. А в этот раз – нет, не потянуло на подвиги. Тем более что собачки мои, которые брешут без умолку по любому случаю, попритихли чего-то.


Сразу залёг, потому что побоялся убегать. Фары-то лесополку насквозь пробивают. Из кабины двое вылезли. И из кузова человек восемь. С лопатами.  Слышу, один говорит:


-    Это сколько ж мы тут проебёмся? А другой ему:
-    Пять часов на всё-про всё. Не уложитесь – меня в конторе точно ёбнут, но вам это радости не доставит, потому что я вас прям здесь раньше положу. Давай, блядь, работай!


И стали они копать, где от фар светло. Я лежу, дыхнуть боюсь. Все молитвы уже вспомнил, каких и не знал. Часа через три слышу:


-    Глянь, сержант, может, хватит?
-    Нихуя, ещё на метр надо заглубить.


Опять копают, запыхались, мне за пятнадцать метров слышно, как пыхтят. Ещё через час старшой ихний говорит: "Хорош, давай тащи их сюда". И пошли они с кузова таскать. Неужто людей?! Ну да трупы. Не видел я, сколько. Голову руками закрыл, только бы не заметили. 


-    Валентин, хуль ты весь в кровище? Я ж, блин, говорил – аккуратнее! Что утром жене скажешь?
-    Тебе, сержант, легко говорить. В кабине ехал. А в кузове – по щиколотку.
-    На ручей заедем, отстираешься. Хорош пиздеть, закапывайте.


Я уж и не чаял, что они уедут когда-нибудь. Уехали. По копанине поездили зилком и уехали. Я тоже сад бросил и на трассу пошёл. Ну вас, думаю, на хуй. У меня друг в тайге геологом. К нему поеду. От греха.


Мочканём!                                                                                      6.10.2006.