…Люблю я самолеты; здесь порою,
В отрыве от измученной земли,
Я возвращаюсь в прошлое душою –
К событиям, мерцающим вдали.
Когда несешься, догоняя вечер,
К востоку через рёв и пустоту,
Бывают неожиданные встречи.
Однажды…
Впрочем, я Вам расскажу.
***
Она шла по салону, между кресел;
Я робко ногу выставил в проход:
— Скажите, неужели мир так тесен?
Ведь мы встречались? Помните тот год?
Ваш папа Вас привёз на берег моря,
Сюда, где правит златокудрый Феб.
Вы поселились в этот санаторий,
И мы столкнулись волею судеб.
В ту пору я спасателем считался,
И свысока, сквозь темные очки,
Глядел я с вышки, как, меняя галсы,
Девчонок в лодке возят рыбаки.
А Вы одна на берегу сидели,
К мужланам этим грубым не спеша.
Чурчхелу Вы и кукурузу ели,
И я подумал: - Как же хороша!
Потом, уже потом, случились танцы,
Я помню: ярко освещенный круг,
И щёк атлас, охваченный румянцем,
Глаза прикрыты, дрожь в сплетеньи рук.
Я провожал Вас; мы пошли по пляжу:
Песок, ракушки, грубая скамья,
Нам было наплевать, что люди скажут,
И Вы любили в эту ночь меня.
Казалось, это не пройдёт вовеки,
…Мы были вместе — ночью, вместе — днём.
Усатые задумчивые греки
Нас угощали рыбой и вином.
Земля и море — как на карусели —
Неслись, вращаясь, — осью были Вы!
За месяц мы бы многое успели;
Но Ваш отец приехал из Москвы.
Забрал он Вас, и Ваши чемоданы,
И банку трёхлитровую с вином;
Вы не смогли сказать мне: "До свиданья",
Я не сумел Вас разыскать потом…
***
Все это пронеслось, как в кинофильме,
Нет, больше,— звуки, запахи, объём,
И взгляд её был золотым и синим,
Он тихо звал, и я купался в нём.
Была, как в тот, последний, день, одета,
Молчала, улыбалась… этот взор…
Потом она мне сунула газету —
Открыл я машинально — что за вздор!
Какая-то местечковая "правда" —
Тот самый месяц, и тот самый год.
Вот первый лист, и с заголовком рядом:
Как потерпел крушенье самолёт.
Но я ж не знал  —  я ж не читал газеты!
…И, о сиденья платьями шурша,
Она прошла к хвосту, где туалеты,
А вслед за нею ринулась душа!
Я, спотыкаясь, вырвался из кресла,
И вымерял салон почти бегом.
Там, знаете, такая занавеска,
За ней – отдернул – поглядел кругом.
В одну, другую дверь – везде свободно,
Надёжно заперт аварийный люк,
Она исчезла — растворилась словно,
Я осмотрелся; я заплакал вдруг.
В салон вернулся; боль – мороз по коже –
Навстречу стюардессы две — О Боже!
Не замечая, сквозь меня, идут…
Одна другой тихонько шепчет: «—Тут!
Ряд пятый, кресло «Д», там, справа,
Инфаркт наверно — вот, гляди, сидит»,
— Вот ужас-то — ещё совсем не старый…
"Накрой его — пусть думают, что спит…"
Ряд пятый, кресло «Д»? Кричу в испуге,
Они не слышат; к ним тянусь рукой –
Не чуя сквозь меня прошли подруги…
Все закружилось, вспышка — и — покой…
***
Потом сказали – вскрикнул, и метнулся,
И в этот миг ударило грозой,
Аэроплан всем телом содрогнулся,
И стук разбавил двигателей вой.
Один из четырех: обрыв лопатки;
Турбину разнесло, сломался вал.
Но, слава, Богу, сели; все в порядке.
…А я пока в беспамятстве лежал.
Очнулся на земле – постель, палата,
Всё бело. Лампы, сёстры, тишина.
Верхушка тополя в лучах заката,
Качаясь, чуть касается окна.
***
…Люблю я самолеты; здесь со мною
Случалось всякое… но утекли года,
И для передвижения, не скрою –
Теперь предпочитаю поезда.