Снизошло вдохновение. Сергей Львович грузно сел к столу, достал лист бумаги и придвинул ближе чернильницу. Он с утра пытался написать письмо своему брату, пыхтел трубкой и наглаживал устрашающего вида бакенбарды. Слог не удовлетворял Сергея Львовича и скомканные листы бумаги, один за другим погибали в жарко горящей пасти камина. 
  «Милый брат мой! – бойко заскрипел он гусиным пером,  - И пишу  тебе письмо. Поздравляю с Рождеством и желаю тебе всего от господа Бога. Нет у меня ни отца, ни маменьки, только ты у меня один остался».
  В кабинет вдруг вбежал худенький кудрявый мальчик.
  - Папа, я написал стихи!
  Сергей Львович скептически посмотрел на сына и взял  протянутую тетрадку. 
  - Стихи, говоришь?
  Он поплевал на пальцы и раскрыл сыновьи труды на середине.  Листнул сначала вперед, потом назад.  Улыбнулся, нахмурился, подумал, внимательно посмотрел на отрока.  Наивные детские глаза ждали камментов.
  - Да, сыно…  Изрядно ты наваял…  - вздохнул Сергей Львович.  - Вот скажи,  ты, наверное, уже хочешь стать писателем, да? 
  Мальчик кивнул.
  - И поди еще и поэтом?
  Мальчик закивал еще пуще. 
  - Эх, сынок… Дитя допенициллинового периода… Ты думаешь, оно так все просто? Сел за стол, почесал в затылке и пожалте креатив? А ведь сколько сначала литературы перелопатить, изучить,  как грицца, матчасть досконально. А в народ сходить?  А  за террористов вступиццо, которые супротив государя? А при царском дворе попеариццо? На Кавказ в ссылку сгонять, не угодно? Что молчишь? Ты вот, в поэты метишь, а Соколовского, предтечу русского неоэмпириокритицизма читал ли?
  Мальчику стало стыдно. Он покраснел и опустил взор на дубовый паркет.
  -  Эвон, целую тетрадку исписал, - укорил отец, быстро и ловко почесывая пузо.  - И думаешь, что сразу писатель?  Бумаги одной сколько извел… А ведь убыток-с!
  Мальчик загрустил.
  - Ты думаешь, легка жизнь поэта? – продолжал Сергей Львович.  - Ну да, успех, шампанское… Еще и женишься на какой-нибудь лярве… Да вот хотя бы на Наташке Гончаровой,  потом глупая дуэль, и все, привет сосновое пальто…
  - Папа, но Дельвиг…
  - Дельвиг – осел, - авторитетно пресек Сергей Львович. – И ничего не смыслит в жизни. Бросай эти глупости, окончишь лицей, получишь чин и двигай по дипломатической лестнице…  Дело верное.  Зря, что ли я столько бабок плачу за твое обучение? 
  Бедный мальчик со слезами на глазах и выбежал вон, оставив тетрадку отцу.  Сергей Львович довольно улыбнулся и опять взялся за письмо. «Весьма благодарен тебе, — продолжал он скрипеть пером, — за присланного тобой гувернера. Для  француза оказался человеком неглупым и образованным.  Многому научил Сашеньку.  А у меня к тебе слезная просьба.  Употреби все свое влияние, чтобы устроить моего отрока в лицей, что в Царском Селе. Съезди с ним в Петербург. Надеюсь также, что займешь по-родственному средств на ученье Сашеньки. Я за тебя буду  Богу молиться, а ты, если что не так, то секи отрока как Сидорову козу.  Кланяюсь супруге. Остаюсь твой брат Сергей Пушкин».
  Запечатав письмо, Сергей Львович кликнул камердинера и поручил ему отправить послание по назначение.  Приказал подать себе рюмку водки, он вновь открыл тетрадь, позабытую сыном Сашенькой. 
  Вслух, с выражением, прочитал первое попавшееся стихотворение:

Пастушка младая
На рынок спешит
И вдаль, припевая,
Прилежно глядит.

Корсетом покрыта
Вся прелесть грудей,
Под фартуком скрыта
Приманка людей.

  - А хорошо излагает, шельмец!  - заметил Сергей Львович.  – Куда только Арина Родионовна смотрит?
  И бросил тетрадку в камин.