Бабана все звали Бабаном, потому, что он очень любил баб. На самом деле и имя и фамилия у него имелись, но "Бабан" так к нему прилипло, что и сам он при при знакомстве, в том числе и с бабами так и представлялся: Бабан! Еще он очень любил водку и об этой второй страсти говорил так: "Бабы - жены мои, а водка - любовница, потому, как на нее денег больше трачу". А жил Бабан в своем доме с приусадебным участком, один, вернее задерживались у него бабы, кто на ночь, кто и подоле, но так, что б на постоянку -ни-ни. Бабан проживал один. А уж когда был черед "любовницы", то и бабы все разбегались, потому, как любил он ее (водку) очень крепко и за нее готов был и в морду и в пузо, любому, кто слово поперек скажет.

Весь прошлый вечер Бабан провел с любовницей, аккурат под конец недели дали зарплату, и Бабан женам изменил, да так изменил!..

Проснулся он от собственного стона. Громко, видать, стонал, но никто не слышал, кроме, как сам Бабан во сне, от чего и проснулся, вернее даже не проснулся, а просто открыл глаза. Когда же он попытался отыскать в голове хоть одну какую мысль, одно какое воспоминание о том, что ж было вчера, то ничего кроме жуткой боли не нашел в ней. Только спустя минут пять к нему пришло осознание того, что он лежит пластом на своей кровати, одетый, обутый и что у него жутко болит голова. От сухости во рту его язык прилип к нёбу, все тело было налито, как бы свинцом. Особого погрома вокруг не наблюдалось, но, тем не менее, Бабан понял, что в койку он попал не прямым путем. Вдруг голову его сдавило, будто тисками, он зажмурился, с трудом отлепил язык от нёба и жалобно так простонал:

- Уй, бля-я-я-я...

В отличие от баб, "любовницу" Бабан всегда имел всю целиком, без остатка. Бабы-то они что? Поимел, заснул с ней рядом, проснулся и она тут, хошь опять ее имей, хошь нет. А вот "любовница"... Всегда, когда Бабан просыпался после "любовницы", ее уже рядом не оказывалось. Всю он ее накануне потреблял, без остатка. Может поэтому Бабан никогда не похмелялся, а потому в этом смысле был свободен от уз не только баб, но и "любовницы". По утрам после таких "утех" Бабан никогда не вспоминал о том, как же было хорошо вчера, он только мучился тем, как же сегодня плохо. Его начинали доставать какие-то угрызения, что с одной стороны угнетало, а с другой и как бы радовало Бабана, так как эти угрызения давали ему основания полагать, что некая совесть у него все-таки есть. Да, вообще он был не плохой мужик-то, только вот сегодня утром ему было очень плохо.

- Д-а-а, бля…,- подводя как бы итог своему экспрессанализу произнес Бабан, и начал подниматься с кровати. Нужно было выйти на воздух. Делая движения руками, как бы раздвигая завесу из перегара и носочного духана, Бабан двинулся к двери дома.
Утренняя прохлада обдала всего сразу и со всех сторон. Бабану даже показалось, что ему стало легче. Он поднял руки в стороны, глубоко зевнул, и, потягиваясь, на выдохе зевка почти пропел:

- Эх, бля-я-я-я...

Взор Бабана прошелся по верхушкам деревьев, скрывавших пока яркий поток света восходящего солнца, а затем опустился на территорию его приусадебного участка, на котором он увидел чужую курицу, спокойно так, по-хозяйски топтавшую его грядки и выклевывавшую недавно высаженные семена. Такая неожиданность, сопряженная с куриной наглостью резко напрягла Бабана, он весь как-то спружинился и удивленно коротко выпалил:

- Во, бля!

При этом все его тело, не испрашивая команды самого Бабана, ринулось ловить зловредную курицу и, повинуясь этому инстинктивному порыву, Бабан угрожающе прокричал:

- Ну, бля!! - и рванулся вперед.

Только наступив на самую нижнюю ступеньку крыльца, Бабан начал понимать, что ступеньку то он так и не починил. Окончательно он это понял, когда его лицо с высоты собственного тела и низкой нижней ступеньки упало на землю, получив при этом ушибы и ссадины. Выплюнув землю изо рта, Бабан запричитал:

- Ой, бля, ой, бля-я-я-я...

Собственная кровь, засочившаяся из носа Бабана, вдруг возбудила в нем какой-то звериный инстинкт. Ему захотелось еще и еще крови, но не своей, а куриной. Бабан встал на четвереньки и зарычал подобно хищному зверю:

- У-у-у, бля-я-я-я!!!

После этого рыка он резко вскочил и бросился на продолжавшую проклёвку курицу. Пробежав несколько метров, Бабан прыгнул, выкинув вперед руки. Он намеревался накрыть подлую лазутчицу, телом ли, руками ли - все равно. Накрыть и свернуть башку. В нескольких сантиметрах от цели Бабан, предвкушая успех уже выкрикнул:

- Опа, бля

Но курица взмахнула крылышками, резко изменила свое местонахождение, и, когда Бабан соприкоснулся с землей, он не накрыл ее, он просто упал животом на камень. Дыхания хватило только на короткое:

- Бля
Потом дыхание перехватило.

Прошло некоторое время. Широко раскрытый рот Бабана наконец пропустил воздух, это легкие заработали или диафрагма ушибленная задвигалась. Он задышал. Курица же продолжала поклевку в нескольких метрах от Бабана, куда упорхнула от его плюхающегося о землю тела, и где успокоилась, пока Бабан пытался задышать и вскоре задышал, перевернувшись на спину. Солнце уже поднялось над верхушками деревьев и яркий свет ослепил Бабана. Закрыв глаза, он ощутил, что уже не чувствует последствий похмелья, что он живой, лежит, дышит, что ему и больно и легко одновременно, потому как значительно ему лучше, чем тогда, когда он проснулся в кровати от собственного стона. Бабан повернул голову, открыл глаза и, увидев, продолжавшую клевать курицу, улыбнулся и ей, ощутил какой то душевный прилив и как то очень искренне произнес:

- А-а... клюй, бля...