Мне сказал Есенин прошлым летом:
«Зря ебешь мозги своей судьбе;
Никогда не станешь ты поэтом
В золотой бревенчатой избе!».
Я ответил: «Знаешь что, Сережа,
Друг любезный, шел бы ты в пизду.
Мне  твоя пропившаяся рожа
Надоела». «Ладно, я уйду,
Только зря ты бьешься, друг, о славе.
Проще говоря – ты не поэт.
Даже посетители Удава
Не втыкают в твой дурной памфлет».
Тут уж не сдержал я гнев свой правый,
Ёбнул я Сереже между глаз.
«Ты тут, сука, не цепляй Удава!
Там поэты бля похлеще нас...
Ты читал сестренок кривошляпых?
Там не ты – там Пушкин отдохнет!
Ты бы взял хоть раз свой стих корявый
И заслал, потешил бы народ».
Тут Есенин вдруг поник чего-то,
Голос задрожжал, слезят глаза:
«Посылал. Все ржали до блевоты.
А один Удав вернул назад».
Я заржал как конь и проблевался
Прямо на есенинский пиджак.
«Хули ж ты, собака, понтовался?».

Зеленел есенинский синяк.
В окна ветер дул, почти осенний.
Расцветал на грядках лук-порей.
И лежал заблеванный Есенин
Под столом на кухоньке моей.