В том, что люди меня не любят, я убедился еще в детстве, в аккурат после того, как мужик из соседнего дома, дядя Коля Запаренко (лучшей фамилии этому уебищу и придумать было нельзя), запустил в меня со своего крыльца по лошадиному подкованным кирзачом, и кирзач этот, плавно пролетев над огородом, теплицей и поленицей дров, угодил прямо в окно, которое осыпалось на испуганно пригнувшегося менЯ крупными осколками.  Из дома тут же вылетел разъяренный отец и, глянув на меня и на соседа, быстро оценил ситуацию, и понесся хуярить соседа. Пока батя бежал, сосед еще пытался храбриться, но когда батя уже подходил к его крыльцу, вся его храбрость трансформировалась в трусливое «э ну ты че, ну ты че». Батя бил его долго, приговаривая «ах ты пидрило, я те дам бля, я те ща пакажу на», а я подбежал, стоял рядом и смотрел, и переполнялся неимоверной любовью и уважением к отцу, защищавшему своего сына. Переполнялся ровно до тех пор, пока он не сказал, заканчивая избиение: «Это тебе, сука, за окно...». Я вдруг понял, что если бы сосед попал не в окно, а в меня, батя бы так и остался сидеть с пивом у телевизора. В этот момент мое уважение к нему улетучилось окончательно и бесповоротно. И не возвращалось уже никогда, как бы он ни старался. Не смогли его вернуть ни новенькие «Карпаты» поносно-зеленой раскраски, с которым я мудохался больше, чем ездил на нем; ни первая на поселке «Денди», в то время как у других были лишь только жалкие китайские пародии, ломавшиеся через месяц работы по причине хронического перегорания блока питания (мой сломался через два, и тоже из-за блока питания, который, впрочем, не перегорел, а разбился об стену, куда его хуйнул мой поддатый старший братишка), ни суперкрутая раскладная удочка длиной 5 метров и двадцать сантиметров (сантиметры были очень важны, ибо это делало удочку самой длинной среди всей поселковой пацанвы, а для нас меряться удочками тогда было почти то же самое что сейчас – хуями). И только лишь одна вещь заставила меня задуматься о том, что может быть, отец не так уж и плох. Это нож, сделанный им собственноручно из хуй знает какой стали, которую я и не точил-то никогда за ненадобностью (не ножа, а наточки), с костяной наборной ручкой, и выгравированным на лезвии моем именем, написанным китайским иероглифом. Откуда мой отец знает китайские иероглифы – для меня до сих пор остается загадкой, но написал он правильно, не от пизды. Но это все длилось ровно до тех пор, пока я этот нож не проебал на рыбалке, за что отец вкатил мне охуенных пиздюлей.

Об инциденте с кирзачем, как ни странно, очень скоро все забыли, стоило только зажить отцовским кулакам и сойти коляновским синякам. А в поселке о нем так никто и не узнал никогда, что еще более странно, поскольку мало-мальски выходящее из вялотекущей сельской жизни событие обычно с каждым пересказом обрастало все более новыми подробностями и в итоге становилось легендой. Забыл о нем и я. Забыл настолько, что не вспоминал даже когда подбивал каблуки у кирзачей в учебке. Вот так сильно забыл.

С армии я пришел, так сказать, без предупреждения. Незваным гостем. Предки были безумно рады. По крайней мере, мать. Отец, посмотрев на меня, немного, как мне кажется, струхнул, что мне захочется припомнить ему всю ту хуйню, которую он мне в детстве сделал. Трусить было чего – вместо восемнадцатилетнего уебка и дрища вернулся крепкий парень на полголовы выше отца и в полтора раза шире его в плечах. Но каким бы уродом ни был мой отец, семья для меня – святое, и пиздить я его, конечно же, не стал.
После возвращения у меня начался многодневный запой, как это, впрочем, и полагается всякому дембелю. Бухал с кем только можно и где только можно – в автобазе с мотористами и плотниками, на дискотеке со школьниками, даже с директором раз прибухнули в его кабинете. И как-то мне про соседа вспомнилось. Дай, думаю, зайду-ка я к Коляну с пузырем, посидим попиздим за жизнь, сосед все таки… В поселке сосед – это почти как родственник. Только вот че-то видно его давно не было. «Мать, а где дядь Коля-то, чет не видать его совсем?». «Дома он сидит, не ходит никуда»,  - ответила мать, продолжая замешивать тесто на пельмени. «А че так?». «Ногу ему отрезали. Отморозил. Зимой позапрошлой. Как раз ты ушел, а он немного погодя отморозил, в лесу, на охоту с мужиками поехали на «Буранах», перепились они все, а он отошел видимо или уснул где то, они назад поехали и его забыли. Он потом пешком до деревни шел по морозу, километров тридцать. После этого ему ногу и отрезали. Одна ничего вроде, а одну отрезали». «Водка у нас есть, мать?». Мать оставила тесто, подошла ко мне, вытирая на ходу руки полой фартука. Посмотрела так жалобливо. «Не ходил бы ты к нему, сынок, он совсем странный стал последнее время». «Да ладно, ма, я ненадолго».

Я взял водку и пошел к соседу. Дом его был когда то общежитием, но потом был переделан под трех хозяев – два с одной стороны, сосед мой и еще какой то заезжий ухарь, и один с другого торца, там жила наша бессменная школьная гардеробщица тетя Зоя, чью не по годам зрелую дочку Леночку мы поебывали еще в день ее тринадцатилетия, и уже тогда она не была девственницей.

Квартира у соседа была однокомнатной, и как он там ютился с женой и ребенком, мне, живущему хоть и в полуразвалившемся доме, но в трехкомнатной квартире, всегда было непонятно. Непонятно это, видимо, стало и его жене, которая съебалась от него лет восемь назад и вопреки материнской традиции оставила ему на воспитание сына.
Я постучался и, не дожидаясь ответа (так у нас в поселке принято), зашел. Он сидел в коляске перед маленьким черно-белым «Рубином», по которому показывали какой-то футбольный матч. Когда я зашел, он оглянулся на меня, сдвинул брови, видать не сразу узнал. «У, ёпти, какии люди…» Заметил в моих руках пузырь. «Ну заходи, служивый, гостем будешь». Он проехал с зала в кухню (хотя разделение их кухонным шкафом было весьма условным), достал рюмки, кой че закусить из холодильника. Пересел на табуретку.  Выпили первую, вторую… Стал расспрашивать меня за армию. Ну что я ему скажу? Служилось мне не тяжело, часть хорошая попалась (я даже не подозревал что такие ебеня существуют, наверно, и на карте то хуй найдешь, Министерство Обороны уж и забыло давно про нее). Не, дедовщины не было, деды у нас нормальные (только вот раз они пацана так отхуярили, что его через пару недель по психе комиссовали; еще одного сержант с лестницы столкнул на бегу, тройной перелом ноги; это так, выдержки…). Кормили хорошо (как то раз меня ночью поднял дежурный по столовой, пришлось пиздовать ремонтировать плиту; посмотрев на повариху, отвратно-пьяный вид которой неплохо бы дополнил торчащий изо рта презерватив со стекающей из него канчиной, я понял, почему они даже макароны никогда сварить нормально не могут). Тем временем мы уже выпили четвертую, пятую, налили по шестой. И тут сосед ляпнул мне вместо тоста: «Ты уж прости мне, что я в тебя… тогда… сапогом… хуй знает че нашло…».
И вот тут я вспомнил. Вспомнил этот ебучий кирзач с лошадиной подковой, вспомнил разбитое окно, разъяренного отца… вспомнил, за что я не люблю батю… и такая вдруг меня злость забрала… на руку полотенце – а в открытую, по лицу, кулаками, сапогами, табуреткой по голове Взял я со стола бутылку недопитую и уебал ей этого инвалида прям по морде. Он зашатался на стуле, схватился руками за лицо, и я уебал уже кулаком ему по рукам. Он свалился вместе с табуреткой. Я встал над ним, сначала думал запинать, потом решил что не надо, сосед все-таки… Я присел на одно колено и стал бить ему по морде кулаками, заботливо убирая его руки, когда он пытался закрыться  ими, чтобы не сломать ему пальцы. Бил сильно, жестоко, страшно. Страшнее, чем меня пиздили сержанты в учебке, когда я будучи дежурным по роте, нахуярился и напоил весь наряд. Нахуярился, между прочим, их же водкой, спиженной мною из ихнего казарменного тайника, который я спалил еще будучи на КМБ. Били они меня не так как обычно бьют деды – не оставляя следов, наматывая … Стодневка без водки хуже дисбата, в этом я их понимал…
Соседа я перестал хуярить только когда устал. Сколько прошло времени – не знаю. Он к тому моменту еще ворочался, то есть подавал признаки жизни. Это было хорошо, поскольку, отрезвев от такого драйва, я понял, что в тюрьму совсем не хочу. Я поднялся. Тут в квартиру забежал пацан лет семнадцати. Сын, бля. Точно, у него ж сын есть. Он с криком самурая кинулся на меня, но через секунду, наткнувшись на мой ботинок, осел на пол, схватившись за живот. Я думал было ебнуть его еще и по морде, но передумал. «Сука, да я тебя за батю...», -  прохрипел он. «Уебаныш твой батя. Хоть и инвалид. Он в меня в детстве сапогом кинул». «Каким нахуй сапогом?». Он че, тоже не знает? А, ну да, ему тогда от силы года два было… «Кирзовым. С лошадиной подковой». Я окинул прихожку взглядом. Как и ожидал, в углу я увидел своего старого знакомого. «Вот этим. Тебе-то он поди тоже знаком?». По взгляду пацана я догадался, что знаком.

Я пошел к выходу. У двери остановился. «Врача ему вызови, а то не дайц бог помрет, на похорошы нашкребывать заебешься. Тока приберись здесь сначала..». «Да пошел ты...». Смелый пацан. Ладно, хватит с него на сегодня.

Пришел домой, сел на крыльцо. Закурил.

Сука, не любят меня люди… Да и я их как-то… не очень…