В нашей шырокой и ниобятной стране, есть дахуя пачотных прафессий. Ну, сталевар, там, аператор машыннава даения или председатель банка. А так как я, по сваей натуре, ленивый, шопесдец, паэтаму на маём жызненнам пути попадалесь толька палажытельные прафессии, в каторых нихуя не надо делать и степен атвецтвенности бесконечно стримицца к нулю. Взять, к премеру, маю самую первую работу, в качестве учитиля информатики, на каторой меня наградили трудавой книжкой и двумя оптическими мышами (па честнаму если, мышей я спиздил, но считаю это наградой за безупречные пол-года работы). Да и паследующие места работы мало чем отличались по степени загруженности от вышеописанной должнасти. И так шло да тех пор, пока я не получил ачиридную запись в трудавой книшке «Принят на должнасть памошника дипутата Гасударственной Думы ФС РФ».

Бля, камрады, эта были самые распесдатые два года в маей жызни! Как в армии, кагда за два года из мальчика делают мужчино, так и в Государственной Думе, всево за два года из человека получился восхитительный падонак. Я выучил всю палитическую кухню от цокольнова до дисятого этажа, я без зазрения совести пиздил ручки и блокноты, пил пиво с луковыми чипсами в абеденный перерыф, задумчево и смачно, словно во времена газовых атак, пердел в лифте перед тем, как выйти на свайом этаже, предфкушая, как следом за мной в этот лифт зайдет какой-небудь старичог или, ешё лучше, какая – небудь Хакамадо, и наткнецца на стену адуряющей вони. За эти два заибательских года, я не разу не пакупал сибе дамой сартирную бумагу! Нахуя, спрашываецца тратить пять рублей, если можно спиздить в саседней фракции! Хотя, ниаспаримый факт пропажи бумаги в наших сартирах, наводил на мысль, что не один я тут такой уйобок на Охотном Ряду, што, впоследствии, подтвердилось, когда я наткнулся на старечка – боровечка со значком «Камунист ниибаца» на лацкане пиджака, выносящева из нашего гальюна свежевыданный рулон.
За эти два чудесных года я открыл для сибя дахуища местечковых сикретов и тайн, каторые не атносяца к разряду государственных, но охраняюца не хуже рецепта ядирной бомбы, как, напремер, загадка о престрастии пачти всех пасититилей Думы к кофе в буфете. Я, бля, все хадил и думал, хуле как не пасматрю, все стаят и хуячат кофе, кагда можно весело и фкусно заправица пефком. И тока патом, кагда я случайна наталкнулся на блюющиво в ракавину кофемана сикрет Полушынеля был раскрыт. Бля, если бы у меня был насмарк, я бы проста падумал «Ну хуле, чилавек перепил кафеина», аднака магучий каньячный дух, таращивший во все стораны от блевунца, падсказал мне в каком направлении стоит работать. 

Да и ф целом, стоит ли говорить, што я катался как сыр в масле, абжыраясь дешовой едой, за полный и б/п фкусный обед из которой я платил такие же деньги, каторые принято платить за два БигМака. Нет, разумеица у меня был целый свод каких – то обязонностей, каторые я должен был с надлежащем рвением исполнять, но это было настолько мелачным занятием, па сравнению с теми возможностями и песпективаме, каторые аткрывались передамной. Ни тем, ни другим я, кстате, не воспользовалсо, и вскоре вообще свалил из кулуаров власти, а после и из Масквы в целом, аставив на память несданное удостоверение, по которому я до сех пор иногда езжу в транспарте нахаляву, письменный набор и ворох фатаграфий. И иногда, будучи праездом через центр сталицы, я гляжу на такие знакомые окна и вспаменаю… нет, я не вспаменаю прайобанные перспективы, я не вспаменаю вкусный харч… единсвенное, што приходит на ум, это мысль о том, наскока же все – таки песдато было седеть ночью на подоконнике, глядеть на огоньки Кремля и прилегающих акраин и тихо, умиротворенно хуйачить вотку, закусывая её калбасой и саленными агурчиками. Пирспиктивы – то, хуй с ними, их до ебени матери бродит по свету, а вот водку на государственном подоконнике, обозривая центр с ниибической высоты, я уже никагда не попью. И от этой мысли на душе становицца очень таскливо и грусно…