Стая некрупных подвижных псов в количестве двенадцати особей, уже в течении часа преследовали молодую поджарую сучку, одуревая от вдыхания источаемого собачьей пиздой аромата течки, из-за которой сама сука тоже давно обезумела, и хаотично носилась по зелёному весеннему парку, с рычащим визгом, яростно кусаясь, пресекала попытки кобелей её оплодотворить. От жары языки всей своры были высунуты, и мотались алыми тряпками, охлаждая текущую в них кровь, прилившую сейчас к пёсьим гениталиям, глаза кобелей тускло сверкали, не видя перед собой ничего кроме сучки и соперников, которых нужно было опередить для выполнения своей простой цели.

И даже наткнувшись на оскаленную пасть поджимающей хвост суки, они не теряли упорства, и прыгали на неё вновь и вновь, по-очереди, добиваясь её усталости и неизбежного согласия на спаривание. И решающей долей удачи была не сила кобеля, а его смелость и наглость, и уверенность в том, что именно перед ним сучка задерёт свой испачканный снизу хвост.

Собачья похоть заглушала даже неутолимое чувство голода, от которого сводило живот черного бородатого пса по кличке Цыган, чья морда в нескольких местах была порвана ударами колючей проволоки, когда он был ещё щенком: он помнит, что били какие-то мальчишки, обнаружив его убежище на стройке, где он родился, весело били до смерти весь собачий выводок общим числом пять душ, и убили всех, кроме него, только потому, что он успел забраться под плиту, куда не могли пролезть мучители; он лежал там и слушал визги забиваемых братьев и сестрёнок, морда кровоточила и горела, особенно болел левый глаз, из которого текла огненная струйка, стекая по скуле на подбородок, и капая с него на песок.

Но, даже окривев, он смог выжить, вырасти и прочно укрепить в стае свой статус сильнейшего, хотя и не был самым крупным: злость, и безудержная ярость зачастую сводили его поединки с прочими псами на смерть противника, и Цыган никогда не усматривал ничего дурного в том, чтобы сожрать труп поверженного в драке, как впрочем и не брезговал падалью своего вида. Сейчас он в стороне от всей своры тоже бежал за самкой, благоразумно не делая безнадёжных попыток вступить в соитие, и не тратя зря сил, и дожидаясь момента, когда эти силы понадобятся для овладения утомившейся сучкой, которая уже огрызалась довольно вяло, и не кусалась: только выскакивала из обхватывающих её спину лап, и бежала дальше.

Цыган прибавил ходу, и, когда она вывернулась из-под очередного воздыхателя, и метнулась в сторону, он налетел на неё, ухватил зубами за загривок, сжав передними лапами торс не успевшей поджать хвост сучки, и с рычаньем воткнул ей в вагину свой червеподобный член. Кто-то из кобелей, по древнеримской привычке, тут же попытался проделать то же самое с самим Цыганом, но тот, даже будучи увлечённым спариванием, не плошал в самообороне: резко развернувшись, он молниеносно и точно вцепился поганому псу в горло снизу, сжал челюсти, и вмиг вырвал сопернику горло, сбросив его с себя.

Остальные псы бешено залаяли, отпрыгнув от бьющегося в пыли пса, брызжущего кровью из порванной глотки, а Цыган, выкатив единственный глаз, затопленный изнутри бешенством, продолжал с увеличивающимся темпом всаживать свой пенис, прижавшись забрызганной мордой к вздыбленной холке взвизгивающей суки. Никто из собак более не посмел прерывать их соитие, все отбежали на почтительное расстояние, и с завистью смотрели на дрыгающуюся пару, в стороне от которой подрагивал в луже крови загрызенный пёс-педераст.

На улице стало быстро темнеть: только что чистое небо заволакивало невесть откуда принесёнными сизыми тучами, наступило затишье и безветрие, парк погрузился в сиреневый сумрак, густеющий на глазах; гуляющие по нему люди спешили под укрытие от грядущего ливня, а псиная свора заметалась по поляне, подняв морды, и лая на грозовые облака. Цыган неутомимо сношал сучку, не обращая внимания на изменения погоды, но когда резкий удар грома сотряс землю, то сучка под ним взвизгнула, и рванулась вперёд: но было поздно – от испуга наступил клинч.

Собаки задёргались, прижавшись друг к другу, и, скуля и взвизгивая, тандемом засеменили вперёд, взрывая землю из-под редких весенних травинок; с небес оглушительно громыхнуло ещё раз, и на стаю войщих псов обрушился ливневый шквал, разбивающийся брызгами капель об оскаленные собачьи морды.

Цыган взвыл, и попытался выдернуть из суки зажатый сведёнными судорогой мышцами член, что ему удалось с третьей попытки, и с воем бросился вслед за объектом своей не утолённой до конца жажды случки, за своей недотраханной сучкой, которая, заливаясь бешеным лаем, неслась в сторону бегущей под навес ближайшего кафе парочки четырёх- или пятилетних детишек, мальчика и девочки, шлёпающих сандалиями по мгновенно образовавшимся лужам, прямо наперерез траектории движения остервеневшей суки, за коей с рычанием устремилась вся свора псов во главе с осатаневшим Цыганом.

Мальчик первый углядел сквозь пелену дождя приближающуюся сбоку собаку, и, вскрикнув, затормозил, схватив за руку девочку, потому что вспомнил, как говорил ему папа: когда бездомная собака рядом – лучше не беги. Но подобное действие сейчас, когда от ужаса перед громом и ярости, псы ничего уже не соображали, оказалось полностью бесполезно: воющая свора налетела на детей, повалила их обоих на землю, и принялась рвать. Сначала мальчик пытался подняться, с криком отбиваясь руками от обступивших его беспощадных челюстей, которые крепко хватали клыками его голые кисти, локти, оставляя на местах укусов круглые синие дырки, из них даже не шла пока кровь - с такой страшной силой были сдавлены ткани.

Остервеневшие собаки напирали со всех сторон, с рычанием наскакивали на детей, ударяя их тела зубами, выхватывая клочки одежды с прикушенной кожей, а Цыган, изловчившись, вцепился в скулу девочки, разорвав ей клыком глаз. До этого малышка не чувствовала боли от укусов - шок от неожиданности и ужаса еще прошёл – но, когда девочка почувствовала, как от её лица откусывают мясо, то от этого чувства она заверещала как забиваемый баграми щенок, напомнив своим визгом Цыгану момент гибели его семьи, от чего тот впал в совершенное исступление: продолжая с лязгом хватать своими крепкими челюстями руки, которыми девочка пыталась закрыть своё покалеченное лицо, он порывался схватить её за горло, откуда, он знал, выплеснется фонтаном кровь, прямо ему в пасть; Цыган рявкнул, и, стряхнув прокушенные руки ребёнка в сторону, вцепился ему сбоку в тонкую шею, и рванул её клыками.

Часть своры терзала её братишку, полностью скрывшегося под прилизанными струями воды собачьими спинами, лишь вздыбленные холки стояли торчком, серебрясь от застрявших между шерстинок капель: кривляясь на земле, и поливая её кровью из разорванных щек и носа, мальчик уже даже не кричал, он только дёргал конечностями, на которых ещё не были прокусаны  сухожилия, и стонал, но его стона не было слышно за рычанием псов, дерущих с него кожу: кто-то из них, похожий на помесь ротвейлера и ризеншнауцера, вцепился мальчику в пах, заставив его так завизжать, что крик этот наверно услышал с неба бог, наблюдающий за страшной расправой над детьми, угодной ему сейчас.

Между тем временем, как дети бежали от дождика к отцу, сидящему за стеклом в кафе с мамой, разрешившей им самостоятельно погулять, и до той поры, когда они оба превратились в истерзанные в лохмотья красные куклы, плотью которых теперь утоляли голод псы, прошло меньше минуты, а может время в момент кровавого смертоубийства совсем даже не шло, но как бы то ни было, только сейчас со стороны недостигнутого ими кафе доносился до ушей увлечённо чавкающих сладким мясом собак-людоедов истеричный, полный горестного ужаса, многоголосый женский визг.

Цыган, стоя передними лапами у подрагивающей девочки на груди, поднял голову, облизнул свою смоченную кровью и дождём морду, и поглядел в сторону, откуда кричали: от кафе с диким криком мчался мужчина, вероятно отец терзаемых его стаей детей, замахиваясь на бегу металлической урной, и тогда часть до одури озверевших от человеческой крови собак, оторвались от трепыхающейся на мокрой траве живой трапезы, и с рычанием бросились ему навстречу. Впереди размашистой рысью скакал Цыган, с испачканной кровью и землёй мордой, с разинутой пастью, и на зубах её отцу загрызенных чад было очень хорошо видно, как прилипло к ним мясо его дочери.
До своих мёртвых отпрысков папа так и не добежал.