Сразу после уроков, в последний день мая, меня арестовали. Никто из одноклассников этого не видел. Когда я сошел со школьного крыльца, ко мне небрежной походкой подошли два мужика, махнули перед носом удостоверением, и крепко взяли за руки. Когда меня сажали в машину с тонированными стеклами, я оглянулся, и увидел ее. Она стояла в коридоре второго этажа школы, глядела на меня и плакала. Во всяком случае, мне показалось, что она смахнула слезу. Я и сам почувствовал, что готов заплакать...

       ...Оленьку перевели в нашу школу несколько месяцев назад. Она была на год младше, училась в девятом классе. Ее хрупкая детская фигурка сводила с ума всех старшеклассников. Без всякого конкурса ее сразу взяли в группу почетного караула, стоять у вечного огня в Брестской крепости. Когда пришла очередь нашей школы стоять в карауле, мы часто ездили в крепость, смотреть на наших девчонок. Несмотря на угрозы военрука, при каждом его недосмотре, они свои синие форменные юбочки подворачивали сантиметров на пять, при заступлении на пост, чтобы ноги удлинялись. А сами при этом тащились, глядя на туристов, которые терялись, пытаясь разобраться в приоритете вечных ценностей - девичьи ножки или огонь войны. Прикольно было, когда однажды, порыв ветра расправил и удлинил ее юбку. Я подошел и тихо спросил:
      -- Хочешь, поправлю?
      -- Я на посту. К часовому нельзя прикасаться, - так же тихо сказала она и добавила, - Автомат у меня, конечно, деревянный, но прикладом по фейсу - мало не покажется... В школе поговорим...
      -- Чем могу помочь? Может, за кока-колой сбегать?
      -- Помочь... Смени направление ветра... Устала гарь нюхать.
       Тут я был бессилен. Бывали дни, когда ветер гнал от вечного огня копоть на одного из часовых. Изредка кто-нибудь из пацанов, а то и девчонок, надышавшись, падал в обморок.
       И тут подошел Кастусь, одноклассник по 10-му "Б", он же командир 4-й боевой группы, о чем, впрочем, знали только еще два пацана, и тот, кому Кастусь непосредственно подчинялся.
      -- Ты почему здесь? - прошипел он.
      -- А ты почему? - единственное, что нашел сказать я, и побрел к выходу из крепости, мимо памятника "Жажда", сквозь "Звезду" идти не хотелось, грузило, пошел обходной дорогой вдоль реки. Дождавшись автобуса, доехал до города и пошел по хозяйственным магазинам, выполнять задание - скупать аммиачную селитру...

       ...Я стоял в конце школьного коридора у окна и читал учебник по информатике, когда подошла она. Первая смена закончилась, до урока информатики был еще час. Преподаватель был лох в компах, тему одноклассникам приходилось объяснять мне. За окном третьего этажа шумели кронами каштаны. Май месяц.
      -- Правда, похоже на зеленое море?
      -- Да, - ответил я.
      -- Как ты думаешь, сколько лет этим деревьям?
      -- Какая разница... Лишь бы зеленели.
      -- Ты прав, - печально сказала она и сжала мне сквозь брюки член. Несколько минут мы так и простояли, глядя в окно на зеленые волны листвы. Хватка ее хрупкой ручки была жесткой, но в то же время нежной. Она несла какой-то вздор, я лишь реагировал на некоторые слова, изредка бестолково поддакивая.
      -- ...пригорела сковородка...выключила газ...свежий воздух...лес...без билета сели на электричку... лопата...а спичек не взяли...презервативы забыли...бильярд...напротив русского посольства...паспорт просрочен...баксы...нож...

       Она несла этот вздор, а мне хотелось, чтобы ее рука, так цепко державшая меня, чуть дернулась. Попросить я стеснялся, собственно говоря, она меня девственности и лишила, но это случилось на следующий день, в спортзале, а сейчас я обалдело стоял рядом с ней у окна.
      -- Тебе есть что сказать про презервативы. Так как ты используешь презервативы? - смешливо спросила она, сжала пальцы и требовательно дернула меня.
      -- Марганцовку насыпаю внутрь, перевязываю крепко ниткой, защитную смазку смываю мылом и запихиваю в бутылку с соляркой. А можно - в бензобак. Взрыв с замедлением получается. Единственное, что не понятно, когда рванет...
      -- Ха-ха-ха! - захохотала она, ритмично подергивая меня. - Так ты террорист?
      -- Да нет, но мы...
      -- А возьмите и меня!
      -- Не знаю... Не все мне решать...
       Разговор на том и кончился. Она свела меня с ума. На следующий день, после того, что произошло между нами в спортзале, я подошел к ней и сказал, что хочу на ней жениться. Она печально улыбнулась и сказала, что ей мешает разница в возрасте.
      -- Но ведь я всего лишь на год старше тебя!
      -- Нет, я не могу...У тебя интересная тайная жизнь, полная приключений и опасностей, а я чувствую себя ребенком...
       На очередном конспиративном собрании я робко завел разговор, что примелькался в магазинах, скупая сахар, селитру и алюминиевую пудру, да и связной нам нужен. Неожиданно меня поддержал Кастусь.
      -- Верно. На следующем собрании будет присутствовать руководитель нашей боевой дружины. Какие будет предложения?
      -- Оля?
      -- Оля..
       ...Кто первым произнес это имя, сейчас и не вспомнить. Но то, что все покраснели, это точно помню.

       Руководителем боевой дружины, как и следовало ожидать, оказался наш школьный учитель истории. Рыжий парень из-под Барановичей, выросший в деревне близ линии Молотова - Рибентропа, в свободное от преподавания время лабавший в одной из брестских рок-групп с запутанным названием на английском языке. Оказывается, в то же время он возглавлял подпольную школьную боевую дружину, такого же подпольного движения "Второй фронт".

       Впятером мы сидели на тайном собрании и строго смотрели, как Оленька робко переминается с ноги на ногу. Мы сидели, она стояла. Одета она была в зеленое узкое платье на бретельках.
      -- Ты понимаешь, как это опасно?
      -- Да...
      -- В борьбе за свободу тебя могут поджидать очень неожиданные испытания.
      -- Я готова ко всему...
      -- Ой ли?
      -- Я докажу... - прошептала она и медленно стала стягивать бретельки с плеч, платье успело спасть до пояса, когда мы хором крикнули:
      -- Нет!..
       ...На допросах, как ни странно, самым разговорчивым оказался Кастусь. Противно было смотреть, как на очной ставке, размазывая слезы и сопли по щекам, он тыкал на меня пальцем:
      -- Это он придумал замедлитель из "Тампаксов"! И дистанционный взрыватель тоже он!
      -- Дистанционный взрыватель? - скептически спросил у меня следователь. - Неужели удалось сказать новое слово во взрывотехнике? У вас успехи по химии посредственные. Я смотрел ваш дневник... Даже расписался за родителей...
      -- Не взрыватель, а воспламенитель. Лампочка для фонарика, разбиваешь, чтоб не повредить спиральку, присыпаешь головками спичек, и тянешь провода к источнику тока...
      -- А "Тампаксы"?
      -- Он дурак. Нужна вата от старой мебели. Лучше всего подходит. Крутишь трубку. С одной стороны крошишь головки спичек. Другой конец чуть поджигаешь. Искра тлеет, доходит до головок спичек, и тогда происходит воспламенение основного заряда.
      -- А где намеревались рвануть?
      -- Нигде...Типа шутки. На Новый год.
      -- Вот вы как, - сокрушенно сказал следователь. - Я добрый следователь. Завтра у вас будет злой. Ему вы все расскажете...
       Боялся я следующего дня или нет, - сейчас и не скажу. Но всю ночь не спал. Неизвестность хуже всего. В воображении я перебирал разные варианты. Придумав вариант, делал царапину ногтем на побеленной стене камеры. Пацаны были правы, когда говорили, что "обезьянник" областного КГБ на порядок чище ментовского. Не так мочей пахнет.

       Царапин к утру было двадцать. Двадцать первый вариант ждал меня в кабинете следователя, куда меня втолкнули утром. Я чуть не споткнулся, ботинки на ногах болтались, шнурки из них были изъяты охраной.
       За столом следователя сидела моя Оленька и курила.
      -- Садись, пацан, - устало сказала она.
       Она была абсолютно спокойна, меня - трясло. На столе перед ней лежали мои шнурки, связанные вместе, на конце был привязан трезубый крючок для спиннинга.
      -- Сколько тебе лет? - мои зубы стучали от страха, когда я спрашивал.
      -- Пятьдесят восемь. Полковник КГБ. А выгляжу на пятнадцать - так то пластическая операция. А как еще пробраться в молодежное движение? В России "Идущие вместе" - все мои ровесники. Метода известная, мой папа придумал. Довольно прикольно получается, ты лезешь на девочку, думаешь, что ей пятнадцать лет, а она старше тебя почти в четыре раза! Правда, прикольно? А чего ты не смеешься?
       Зубы у меня стучали, руки тряслись. Вспомнился спортзал после уроков физкультуры и пыльные маты.
      -- А кто твой папа?
      -- Разве ты мой дневник не видел? Там ведь написано - Оля Лаврентьевна. Товарищ Берия мой папа! - последнюю фразу она рявкнула грубым, почти мужским голосом. - Руки на стол!
       Я положил руки, скованные наручниками, на стол. Она бросила шнурок с рыболовным крючком через стол, тот зацепился за стальной браслет на моих руках.
      -- Встань!
       Я встал. После чего она вдруг дернула за шнурок, я повалился на стол. Оленька же намотала конец шнурка на нижнюю ручку письменного стола, и я оказался в дурацком положении.
      -- Это мне папа показывал, когда я маленькая была. Помнится, он говорил мне, мол, жаль, что ты не мальчик. Ничего, я свое взяла. Да и все мои братики и сестрички оторвались не слабо.
      -- Много их у тебя?
      -- Даже и не знаю. Человек двести... Всех по именам и не припомню. Много имен повторяется. Это было типа программы клонирования. Утверждено на самом высоком уровне. Папе партия велела ему трахать всех подряд. От крестьянок до жен генералов. Это еще Ленин учил, что со временем классовая борьба примет форму отбора людей. Деток потом собирали, и, в тайне от народа, учили хорошим манерам. Под руководством папы мы Запад опередили не только в водородной бомбе, но и в гуманитарных технологиях. Папочка предвидел, что ревнивые генералы его замочат, но сотни обученных деток за него отомстят. Правда, последнее задание, связанное с Беларусью и ее будущим, он уже в тюрьме выполнял, это было в декабре 53-го, незадолго до расстрела. А как зовут моего братика, я тебе не скажу. Хотя, если прибавишь девять месяцев к декабрю 53-го, сам догадаешься...
      -- Отвяжите меня, - я невольно перешел на "вы". Еще бы, Оленька оказалась ровесницей моей бабушки.
       Оленька отрицательно покачала головой.
      -- Ты еще не все сказал. Что взрывать собирались?
      -- Узкоколейку.
      -- Да. Действительно. Чего еще взрывать, как не железную дорогу... Национальный брэнд. Драники и подрыв рельсов.
       Оленька подошла к стене, на которой висели три картины, которые я видел на выставке по улице Советской,в выставочном зале, черно-белая графика.
       - Это я себе забрала. Типа триптих о белорусской душе. "Угнали корову", "Смерть партизана" и "Рельсовая война". Сколько лет прошло, а ничего не изменилось...У вас корову угонят, так вы в партизаны, рельсы взрывать. Как будто непонятно - советской армии мясо нужно, чтобы фашистов бить, а немцам мясо нужно было, чтобы победить кровавый сталинский режим. А партизанщину и диверсантов никакая власть не потерпит. Так где рельсы собирались рвать?
      -- В Беловежской пуще.
      -- Там нет железной дороги.
      -- Есть.
      -- Нету.
      -- Есть. Узкоколейка, по которой спиленные дубы в Польшу вывозят.
      -- Дались вам эти дубы. Все сказал?
      -- Все.
      -- Подумай.
       Я молчал, лежа животом на письменном столе, ноги свисали с одной стороны, руки в наручниках были притянуты с другой стороны. Мне было неудобно. Оленька же сидела на подоконнике, залитом солнцем, курила "Лаки страйк" и задумчиво глядела сквозь толстое стекло на памятник Адаму Мицкевичу, улица его имени упиралась в улицу Ленина.

       Оленька сладко, как кошка, потянулась на подоконнике, достала колокольчик, точь-в-точь, как наш школьный для первого звонка. Я и раньше думал, где колокольчик проводит лето, от звонка до звонка. Вот где, оказывается.
      -- Мне кажется, что ты не все сказал. Начнем допрос с устрашением.
       Она звякнула колокольчиком, и конвойный кого-то втолкнул в кабинет. С трудом повернув голову, я увидел Марию Степановну, нашего школьного завуча по воспитательной работе, пожилую женщину в очках, в руках она держала книжки.
      -- Ну что, Марь Степанна, почитаем? - весело спросила Оленька и стряхнула пепел на пол. Та торопливо открыла книжку, но Оленька вдруг рявкнула на нее, - Нет, сука старая, раздевайся! Все снимай! Открой учебник на заложенной странице, возьми его в зубы, и на четвереньках ползи к нему! А ты вслух читай!
       Завуч подползла и, приподняв голову, протянула мне книгу, зажатую в зубах. Для меня текст был вверх ногами, я сделал знак головой, она послушно стала на колени, руками перевернула книжку и снова зажала в зубах. Когда она это проделывала, я успел разглядеть ее висящую грудь.
       В зубах она держала новенький учебник по государственной идеологии, он был раскрыт на странице, где хвалилось мудротерпие и толерантность белорусского народа. Я читал, а по щекам Марии Ивановны текли слезы и падали куда-то на голый живот и стекали ниже.
      -- Ну что, гад, долго из-за тебя старая женщина страдать будет? А ну, сука, что ты там еще натащила? Принеси! Не вставать, на четвереньках.
       Та послушно сбегала, на этот раз это оказалась старая книжка, на обложке было написано: "Учебник географии Российской империи", 1913 года, издание 46-е. Я начал читать вслух, спотыкаясь о дореволюционные буквы:
       - "...Белоруссы ниже ростом, нежели великоруссы и малороссы, они не так поворотливы и деятельны, как великоруссы и уступают последним в физической силе... Лучшими качествами белорусса являются любовь к родной стороне и преданность православной вере, которой они не изменили, несмотря на старания поляков".
       На странице после слова "преданность" была фотография иудейского священнослужителя. Дальше в тексте писалось, что еврейские перекупщики держат в бедности крестьян - белоруссов, но Оленьке это уже надоело и она перебила:
      -- Хватит над учительницей измываться! Что она тебе плохого сделала?! Будешь говорить? Видишь, нож для бумаги лежит и карандашик острый рядом? Ножичком я сейчас тебе штанишки порежу, а карандашиком знаешь, что сделаю?..
      -- Ладно. Уберите ее.
       Повинуясь команде Оленьки, старая учительница торопливо оделась и выскочила в коридор.
      -- Еще одного гада нетолерантного воспитаешь - закопаю! - крикнула ей вслед Оленька и повернулась ко мне. - Что имеете сказать, молодой человек?
      -- Мы хотели затопить город.
      -- Ого! Круто! Вопрос только, чем и как?
      -- В Карпатах есть река Горынь. Весной в ней много талой воды с гор. Она вливается в Буг, и уровень воды в реке повышается.
      -- Так ведь Буг в Польшу утекает, это не наши проблемы.
      -- Под самым Брестом высота водораздела очень маленькая. А рядом - поле с очистными прудами, туда дерьмо со всего города сливают.
      -- И?..
      -- Мы прикинули, что если в момент наводнения заложить в нужном месте хороший заряд, то поток воды из Буга хлынет на очистные поля, и образуется цунами из говна, с высотой волны до одного метра.
      -- Метр волны. Это вы загнули.
      -- Все рассчитано. Улица Ленина понижается к югу и упирается в речной порт. Место подрыва, запасы дерьма, порт и улица Ленина на одной линии. Здания учреждений образуют естественные берега для потока и сохранят энергию волны. Первым будет сметено здание статистического управления.
      -- Не жалко?
      -- За что их жалеть? От них одни враки. Затем потоки дерьма затопят областное УВД, затем облисполком, и до вас дойдет. Затем энергия волны спадет, дело в том, что один рукав дерьма, огибая памятник Ленину, устремится налево, по улице Энгельса. А там - здание горисполкома. Оно в низинке как бы. Вот им особенно несладко придется...


       Оленька слезла с подоконника и подошла к большой, во всю стену, карте Бреста. Внимательно посмотрела, тонкими пальчиками померила расстояние, и повернулась ко мне:
      -- Не слабо. Какой гад так город проектировал? А вы, мой юный друг, не подумали, что кроме левого рукава, может образоваться и правый поток дерьма, в сторону улицы Карла Маркса, и по Пушкинской он может дойти до российского посольства? А это уже международным терроризмом попахивает...
      -- Все одинаково пахнут. За что вы так учительницу?
      -- Я с этой сукой двадцать лет бьюсь. Перестроечных статей в "Огоньке" в свое время перечиталась. Из-за таких СССР и развалился. Я могла бы на Лазурном берегу миллионеров вербовать, а вместо этого в оперативных целях у таких гадов, как ты, сосу...
       Тут, Олечке, как видимо, пришла в голову какая-то мысль, она спрыгнула с подоконника и подошла ко мне. Схватив меня за волосы, она приподняла мне голову. Другой рукой она подняла подол платья. Трусиков на ней не было. Без слов я понял, в чем мой долг. Через несколько минут она отпустила меня и плюхнулась на стул.
      -- Не забирает. Возраст. Надо гормонами проколоться.
      -- Я люблю тебя, - я сам не ожидал, что произнесу это.
      -- Брось, пацан. Если б ты знал, как часто я это слышала. Первый раз мне это сказал Лазарь Каганович, в те далекие годы твоя мама еще не родилась.
      -- Какой Каганович?
      -- О чем с тобой можно говорить, если ты не знаешь, кто такой Каганович? Как говорится, террористом можно стать, если обогатишь свою память знанием всех богатств, которые выработало человечество... Это было мое первое задание, в те годы, когда советская элита прочла "Лолиту"... Блин, а ведь я могла стать поэтессой, какая рифма: элита - Лолита. Короче, пошла в верхах мода на педофилию. А папочка мой был проницателен, он "Лолиту" читал за два года до выхода в печать в Нью-Йорке, в рукописи. Сталин предлагал автора, как Троцкого, ледорубом замочить, но папочка заступился, сказал, что это не роман, а толковый учебник по консумационным технологиям для агентуры. ... Так вот, он мне и говорит, Оленька, в Политбюро половина скрытых педофилов, смотри, что они с девочками на Красной площади вытворяют... Это сейчас девки в стриптиз-барах о шест в одиночку трутся, а тогда - тыщами на площади, да синхнонно... Короче, по заданию папы, я зашла к нему в кабинет, нахально села на колени... Мне тогда семь лет было, но я уже была членом партии, стаж у меня такой, что тебе столько не жить. В том же году ревнивые генералы папу застрелили, да и у Кагановича судьба не сложилась. Именно за "это" его в 62-м в партии и не восстановили. Меня же сослали сюда, в Брест, выявлять болтливых офицеров, которые по пьяни, по пути в ГСВГ, военные секреты раскрывают, да сопливых революционеров, как ты, выявлять. Каждые полгода - пластическая операция. А после операции эта ваша школьная сука меня опять не признает, тройки по обществоведению в дневник ставит. Что б она знала про устройство общества... И тут ты снова со словами любви...

       Я подавленно молчал. Она распутала шнурок, дала мне подняться, затянулась еще раз сигаретой. Ее детский вид и пепельница, полная окурков, создавали сложное ощущение в моей душе.
      -- Так ты не любила меня, тогда в коридоре...перед уроком информатики?
      -- Пацан, это было типа внешнего полиграфа. Обычно так делается: ты в кафе газировку пьешь, а за соседний столик садится кампания, и громко всякий вздор несет. А, специальный толстый усатый дядечка, видавший виды, сквозь очки на тебя при этом внимательно смотрит, на какое случайное слово ты вздрогнешь. Я же просто хватаюсь за член. Так быстрее. У тебя эрекция спала на слове "презерватив". Ты сразу и раскололся про устройство замедлителя к бомбе. И не смотри на меня, как на монстра. Фашисты бы тебя гвоздями к сараю прибили, а я же еще и удовольствие тебе доставила. Гуманистка, блин...
      -- Зачем ты мне это все рассказываешь?
      -- На нас работать будешь.
      -- Не буду.
      -- Будешь. Не забывай, что мне по документам пятнадцать лет. И срок такой же получишь. Я на суде такого расскажу, что и куда ты мне засовывал! Плакать буду. Я умею. Присяжные будут на тебя с ненавистью смотреть, а сами руки под столом держать будут, выспрашивая подробности, невзирая на свободную прессу в зале.
      -- Но так не честно!
      -- А государственные учреждения в дерьме топить честно?
      -- Не знаю... Мне почему-то кажется, что да.
      -- М-да... Волна народного гнева в виде цунами из говна. Картина, достойная Айвазовского: фекальные массы бушуют в кабинете ценообразования. Ладно, пацан, будем завершать. На суде скажешь, что теракт готовили на русские деньги, Иванов, мол, лично инструктировал.
      -- Какой Иванов?
      -- Много их. Это детали. Типа министр обороны.
      -- Зачем?
      -- Не твоего ума дело. Посидишь месяц, отпустим. Не пить, не курить, ходить в спортивный зал. Потянет на секс - позвони. Пришлю сотрудницу. Хочешь школьную директриссу?
       Она сидела на стуле, откинувшись и раздвинув ноги.
      -- Я тебя люблю.
      -- Брось пацан. Я уже старая. Мне через два года на пенсию.
      -- И я через два года совершеннолетним стану! Давай поженимся! - я снова перешел на "ты". Олечка насмешливо посмотрела на меня, загасила очередной окурок и спросила:
      -- Проверим твои чувства?
      -- Как?
       Она подошла ко мне и сняла наручники. После чего скинула платье и залезла на подоконник. Окно было застеклено по- современному, стеклопакетом. Она повернула ручку и половина рамы чуть откинулась наружу. Она грудью легла на стекло и сказала:
      -- Раздевайся и залазь. Посмотрим, как ты меня любишь.
       Немного смутившись, я разделся и залез к ней на подоконник. За стеклом шумела улица Ленина. Шли люди, неслись машины. Я начал пристраиваться к ней сзади, только сейчас я заметил крохотные шрамы за ушами и над грудью. Какой-то старик с овчаркой повернул голову в сторону здания, увидел Олечку, приветливо махнул рукой. Она в ответ ему шевельнула ладошкой, ведь я просто придавил ее к стеклу.
      -- Кто он? - ревниво спросил я.
      -- Я его лет тридцать назад на педофилию пытала. Мы его "Зорге" за глаза называли. Он по утрам отжимался, закинув ноги на стенку гаража. Здоровый был. А овчарка рядом сидела и стерегла хозяина. Не эта. Та сдохла. А мы почему-то все еще живы.
      -- Он тоже был разведчиком в Японии?
      -- Нет. Стерег подземные галереи объекта 802.
      -- Это что?
      -- Не отвлекайся. Двигай...
      -- И все- таки?
      -- Это все мой папочка придумал. В зоне, куда вы лезете, два этажа вниз...Рыбаки, которые там сидят изо дня в день - не ниже майора. Урановая руда из Чехии и Германии. Перегрузка...Двигай! В моем возрасте, как в последний раз...

       Дверь кабинета открылась, я обернулся, а Олечка - нет. С папкой бумаг на пороге стоял бородатый мужик в очках. Он глумливо улыбнулся, блеснув фиксой, и спросил:
      -- Ольга Лаврентьевна, я не помешал?
      -- Нет! Да!
      -- Так я на стол положу?
      -- Да!
       Мужик вышел. Через минуту из-за стены, в соседнем кабинете, раздался взрыв хохота. Эрекция у меня чуть ослабла, и я тревожно спросил:
      -- Что там?
      -- Аналитический отдел. Порнушку смотрят. Разнарядка пришла, отобрать блядей в парламент... Пацан, ты слабеешь. Подскажу. Представь, что ты трахаешь старшего по должности... Типа запретная любовь. Очень тонизирует... Не стесняйся. Как говорится, попал среди козлов - загадай желание...

       Мы стояли на подоконнике, она - прижавшись к стеклу, я - прижавшись к ней. Но к нашему ритму начал примешиваться посторонний звук, похожий на буханье тамтамов. Улица опустела. Грохот усиливался. И тут показалась со стороны железнодорожного вокзала цепь омоновцев. Они шли шеренгой, грозно стуча в пластиковые щиты дубинками. Они как бы запугивали врага, которого еще не видели. Олечка каким-то ловким приемом на моих пальцах выдернула меня и посадила в угол подоконника. Сама села в другой.
      -- Так вы заложили бомбу?
      -- Да.
      -- А таймер на какое время?
      -- Я же говорил на допросе доброму следователю... Да и ты знаешь.
      -- И когда рванет?
      -- Откуда мне знать?
       Олечка вскочила и закрыла окно. Но и сквозь окно несся неясный грохот и противный запах. Еще мгновение - и грязная волна ударила о щиты стражей порядка и закрутила их в водовороте. Парни тонули, наиболее крепкие из-под толщи дерьма еще пытались махать дубинками, напоминающими фаллические символы, как бы проголосовать за государственные устои...

       ...Через два года мы поженились. Днем я катал ее в инвалидном кресле по городу и выдавал за бабушку. За то, что не уберегла город от затопления, деньги на тайные пластические операции ей перестали давать. Ночью же мы занимались сексом. Когда она чувствовала, что мне не охота ее любить, она просила называть ее по фамилии - Родина. Иногда помогает...
       ...Город же отстроили заново, на чистом месте...