- Саша, здравствуй, это тетя Света.
- Здрассьте, теть Свет!
- Саш, приди пожалуйста, ну успокой его. Ну сил уже нет! Господи…

   Опять Володя бухает. Надо идти. Собираюсь. Беру с собой кусок капронового шнура. Может вязать придется. Бывало и такое. Дверь не заперта, но скрипит, и он все слышит… Из коридора угрожающее:
- Бля, я тя, мент, ща угандошу, тварь! Че ссышь , мразь, заходи!
- Вова, это я. Не дергайся.
   Володя выходит из комнаты, разжимая кулаки. Из правой выпадает кухонный нож. Володя улыбается, сияя стальными фиксами. Запинывает нож под кровать. Жмет руку до боли в суставах…Тискает мертвой железной хваткой.
- Саня, братуха, здарова! Бля, рад тя видеть… Заходи. А я думал участковый…
- Вова, че за дела?
- Хуле, Сань, бухаю, а че? Будешь?
- Налей. И сядь, нахуй, воин… Теть Свет, все нормально.

   Володю успокоить трудно. Почти невозможно. Только, если вырубить. Но такого я еще не видел. В нем метр девяносто росту и девяносто веса. Меня он слушается, да еще Пашку с Лысым… И маму, когда трезвый.

   Володя вернулся последним из нашей компании. В сентябре. После госпиталя. C обожженной спиной и простреленными ногами. До дембельского приказа оставалось десять дней.  Колонну зажали, Володю вышвырнуло со взлетевшей «бээмпэшки», потом его, контуженного, начал методично подбивать снайпер. Все, кто был внутри, сгорели. Если бы не «вертушки», приехал бы он домой в цинке. Но ему повезло… Повезло?

   До сих пор у меня ощущение, что Володя «из –за речки» так и не вернулся. Признавал только тех, кто «там» был. Окружающий мир для него стал чужим и непонятным. Его  время остановилось в восемьдесят втором, и не желало двигаться дальше. Он стал мрачной легендой окрестных кварталов и постоянным клиентом «трезвака». Несколько раз попадал в «обезьянник». Мамаши пугали им расшалившихся детишек. С работы его не гнали, жалели… Да и кто еще мог так остервенело разгружать вагоны? Без перекуров, без обеда, молча… А потом выхлестать бутылку водки, не переводя дух… Действительность не устраивала его, и он просто выключал ее, как телевизор. Разговаривать с ним становилось невозможно.

     Второго августа Володя строил пьяную полосатую толпу в колонну «по три» и давал «парад» в районном парке. Один раз это кончилось погромом на овощном рынке. Через несколько дней его забили до полусмерти за кинотеатром…

-  Вова, сядешь!- предупреждал его участковый Панкратов.
-  Хуй, вам, барбосы!- вяло реагировал забинтованный Володя, шепелявя разбитым ртом…


Время от времени я видел его в компании потасканных шлюховатых девиц. Иногда он звонил мне среди ночи. Возбужденно орал в трубку:
- Сань, давай ко мне, трассером! Тааакие телки! Тебя ждем, мне с тремя не справиться. Лысого возьми. Бухло есть, арбузы с разгрузки притащил… Давай, нах.
В трубке слышались визгливые голоса « а он симпатичный?», звон посуды, магнитофон с Тото Кутуньо…Володя стремительно пикировал вниз.

- Вова, харош мать мучить! Давай ложись и спи. Я приду завтра, поговорим нормально. Завтра утром за грибами пойдем.
- Саня, да все и так нормально, брат…Харош меня лечить. Ща лягу…Посиди со мной, бача… Грибы – это пиздато…
Володя лег и отвернулся к стене. Когда его пьяное бормотание перешло в храп, я вышел из комнаты. Тетя Света сидела на кухне и беззвучно плакала.
- Саша, ну когда все это кончится?

   Все кончилось этой же ночью. Мать ушла в ночную смену. Володя проснулся, побрился, вымыл полы и посуду, выбросил грязную одежду в мусоропровод и повесился на брючном ремне. На столе аккуратно лежали: военный билет, сберкнижка с двенадцатью рублями, паспорт и «Красная Звезда»… Было лето 1987 года от Рождества Христова и Володино двадцать четвертое.

***
Трехлетняя дочка спрашивала меня:
- Папа, а ты на войне струлял из ружья?
- Да, Анечка, стрелял иногда…
- А в меня в садике Дениска струляет всегда, дурак…Кричит мне – «ты убита, падай!»
- А ты?
- А я не падаю, я притворяюся , что живая… Правильно, да?

-