Рядом с универом был рынок. Дальше шел частный сектор. Его называли Шанхаем. Старые-старые дома, ветхие, покосившиеся, мытые-перемытые дождями серые дощатые заборы. Жители – подстать. Жили, в основном, тем, что сдавали сараи приезжавшим на рынок нацменам. Нацы приезжали с товаром, сгружали ящики с грушами-сливами в сараи, арбузами заваливали угол двора или непаханого давно огорода. Ночевали там же, в сараях. Один хуй – с утра до вечера на рынке торгуют, а ночевать в сарае дешевле, чем в гостинице «Золотой колос». Хозяева за постой брали недорого, на технарь лишь бы хватало, а закуска дармовая пиздилась из ящиков.

Вот оттуда, из этих трущоб и появилась Галя-Ботва. Незаметно так появилась. Сначала возле универа отираться стала. Потом как-то в общежитие просочилась. Денег не просила. Да у студентов с деньгами во все времена сложно. Только сигаретки стреляла. Ее жалели. Кормили. Давали курить.
- Тебя как зовут?
- Ботва, - голос хриплый, голос курильщицы с хроническим бронхитом, отнюдь не детский, - Галя в смысле, кхх-кыххх!!!!
- В каком ты классе?
- Кххх-кхххх!!!! В седьмом.
Не верили. Ростом – класс третий. Лицом – лет сорок, очень густо прожитых. Серое лицо, в морщинах, усталость на нем вековая, глаза тусклые. На голове – прическа. Такой колтун из аццки пережженных химией волос.
- А че ты, Галя, не в школе?
- А… ну ее…

Не воровала. Бабы даже оставляли ее за комнатой приглядывать. Ирка Белкина Ботву подстригла. Вшей, говорит, видимо-невидимо. Ксюха Поплавкова Гале свитер подарила. Думали – не возьмет. Взяла. Рукава закатала. Ну, хоть чистый.
Общага хорошая была – секции из двух комнат плюс приличный сортир на секцию. Днем Ботва тусилась в комнате Таньки Дьяковой, ночевать Танька ей разрешала в своем секционном коридоре. Только Галю, разумеется, выставляли оттуда частенько. В секции-то, кроме Таньки, еще 4 человека жили.
- Ботва, че бродишь по лестницам, как привидение?
- Ебуцца, - голос безразличный.
Если еблись долго, Ботва шла ночевать на крышу.
- Галя, а ты ебешься?
- Ну да. У меня друг есть. Толик.
Толика никто никогда не видел, но, глядя на Ботву, думалось: «Хосспади, кого тут ебать-то?» Детский скелет. Бухенвальд. «Каждому своё».

Как-то зашла к Таньке – ёптить, Ботва сидит на подоконнике с томиком стихов Ахматовой. На лице – напряжение и мУка.  
- Ботва, ты чё, Ахматову полюбила?
Танька:
- Не мешай ей, она сигарету зарабатывает. Выучит стихотворение – получит сигарету.
- А если два выучит?
- Какой там нахуй, второй час над одним сидит.
Так и не выучила. Не смог этот мозг удержать в памяти ни одной строки. Пошла бычки собирать.
Курение бычков происходило так. Фильтр окурка держался над зажженной спичкой. Дезинфицировался.
- Чтоб СПИДа не было, - поясняла аккуратная Ботва.

Куда-то делась она потом так же незаметно, как и появилась. То ли все ж подцепила какой-нибудь СПИД, то ли затянул ее в свою клоаку родной Шанхай.

А хорошо было бы сейчас, через года, встретить ее – цветущей, счастливой, с нормальным мужиком под руку. Но не встречается. Шанхай редко, крайне редко, разрешает своим жителям эмигрировать.

2006