«Надя и прежде была толста, но после смерти, - а умерла она три года назад морозной зимней порой на лавке, упившись до озверения и заблевав свежевыпавший снежок гнилым супом, а под занавес еще и обоссавшись, - после смерти она стала еще толще, раздулась, как носорог, и толщина есть не водянистая рыхлость трупа, а рычажная боевая масса, способная сокрушить собой даже кирпич.» (с) Масодов Илья

«Я знаю, что Федя и при жизни не выносил детей, а после того как пал, сраженный из коридорного мрака секущим ударом топора Надежды Семеновны в затылок, так и вовсе возненавидел все многообразие жизни, а детей в особенности, как наиболее смешное и ласковое проявление многообразия. Дай волю, Федя бы всех детей передушил и перекалечил, чтобы оставшиеся в живых провели остаток дней в горести и телесных муках.» (с) Масодов Илья

Многим ли из нас приходилось заботиться о чужом будущем, том, в котором нет места для тебя? И не просто заботится, а приносить в жертву своё время жизни. Да почти всем. Всем, у кого вырастал на руках мерзкий спиногрыз.

Надеюсь, все поели в своей жизни грибов? Не тех, про которые вы сразу подумали, а тех, которые вы ещё сегодня не ели. Так вот, если вы трогали пальцем нежную кожицу на шляпке подберёзовика, то сможете представить на ощупь кожу младенца. Например, я могу несколькими короткими дерущими движениями в секунду изорвать кожу на спине месячной девочки своими расслоенными, но заскорузлыми до черноты, собачьими ногтями. Ведь когда я четыре часа держу на вытянутых руках, протянутых к палящему солнцу, усыхающее тельце новорожденного, то ребёнок видится мне прозрачным, и сквозь него я наблюдаю так и не созданный мной мир. Но в те минуты я вижу путь, по которому я вынужден идти по кровавой тропе за двоерылой мохнатой Небесной Свиньёй, влекомый ею по миру ужаса, в котором люди хрипят от боли и бешенства, и травит их друг на друга Мёртвый Зверь. Но пока в маленьком существе, сквозь которое я вижу свободу, не вырос человеческий зверь, в нём нет ужаса перед смертью от Ужасного Мертвеца, и власти Его над ним тоже нет. Это несправедливо и гнусно – считать ребёнка за человека. Люди – это мы с вами, злые, уродливые от постоянной  лжи, мерзкие ипостаси Морды Зверя, проросшего в каждом из нас колючей ядовитой гусеницей, впившейся в наш разум, не отравленный ранее гадостью, которой плотно напитан безжалостный Бог.

Дети же чисты от неё, и поэтому лишь к ним тянется полусъеденный Скотиной, окровавленный обрубок той части разума, что не впитала весь яд, которую мы называем инстинктом. И лишь с ним, свободным новорожденным организмом, человек старается вспомнить время, в котором он тоже был свободным, но память грубо стёрта гниющим брюхом Огромного Мертвеца.

Тысячи лет люди продолжают себя, в надежде найти средство избавления от ужасной власти, которую всюду насадил Рогатый Червь в виде препоганой смерти, но он ещё  обладает властью над памятью, и непрерывно убивает её в нашем сознании, и люди, окончательно забывая себя, умирают от разъедающей их тела падали божьей. Именно дети видят всё скотство, пронизывающее пространство нашего мёртвого мира, и им хватает внутренней энергии отталкивать всеобволакивающую гадость природы смерти, но это длится недолго, и неизбежно каждый их них превратится со временем в такое же тупо озлобленное на всё существо, как и их мама и папа. Только со своими детьми становится покойно родителям, только с ними они могут пробудить задавленную богом память, на мгновение освобождаясь от постоянного ужаса перед бешенным зверством остервеневшего от своей неутолимой ярости Слона, бьющего столбами своих каменных ног в костлявый фарш хрипящих человеческих тел.

Наверно, за это их и любят взрослые люди. Но только не я.