Заметил тенденцию – считающие себя обладающими литературным талантом люди начинают зверски косить под модного нынче кемеровского автора Гришковца. Просто пишут по-гришковецки – полу-телеграфными еврейскими предложениями, рожденными еврейским взглядом на мир: вижу улицу и перечисляю все, что вижу на ней в радиусе 10 метров, персонифицируясь с наблюдаемыми объектами.

«И вот идет по этой улице девочка с прутиком в руке. Такая славная девочка в коричневом платьице, с синяком на коленке. Наверное, синяк она этот набила вчера, когда с Митей лазила на чердак, смотреть голубей. Она упала, расшибла коленку и плакала, а Митя утирал ей слезы и даже один раз поцеловал в щечку. А дома она не сказала маме, что лазила на чердак, потому что мама отругала бы ее за это, потому что на чердаках обыкновенно пыльно и живут голуби грязные. А еще ей пришлось бы сказать тогда про Митю, про то, как он оттирал ей слезы со щечки и про то, как робко поцеловал ее потом в эту щечку. Или сидит на скамейке ветеран – очень старый такой дедушка, ветеран. С палочкой и газеткой в кармане…»

Заметил с помощью очень наблюдательного приятеля одну любопытную штуку – евреев-писателей, как правило, не волнует то, что волнует их русских собратьев по перу. Русский  о чем пишет в первую (вторую и третью) очередь? О величии природы! О широкой Волге и могучем Енисее, о бурном море и бескрайней тайге, о чудном лесе средней полосы и всех этих родных полях, лугах и далях. Еврей фиксирует свои бытовые наблюдения: минимум – квартира, максимум – улица. О прочих европейцах, между делом, скажем, что они про погоду любят чего-нибудь написать, про столетний дождь или шторм века.

Есть у меня друг один хороший. Еврей-полукровка. Все как полагается: лузер, алкоголик, тусовщик. Мой очень наблюдательный приятель, наш общий друг, как-то сказал мне: «Обрати внимание – старику хорошо там, где он сидит, и на 5 метров вокруг, если ему комфортно его, ничто его не волнует». Он видит лица и колени друзей, свой рюкзачок, бутылку и стаканы, газету с закусью, а на то, что сидит вся честная компания на живописнейшем бережке, ему глубоко плевать. Главное – место. Евреи – гении места. Наверно потому и родина у евреев везде, где им хорошо, где им комфортно.
Другой мой товарищ, полу-молдаванин и полу-хохол, приметил такую особенность еврейской литературы: она – как семечки или стакан черноморской креветки. Вроде вкусно, а не наешься. Поддерживаю: товарища. И всяческие закосы под еврейских авторов, временно модных у образованной буржуазии, считаю росписью в своей авторской несостоятельности, конъюнктурным эпигонством, если хотите, дешевкой. И каждый такой автор пишет что-то свое в духе «Как я съел собаку».

А вот теперь о том, как я был евреем.
Я ехал с работы маршрутом, пересекающим сразу две городских окраины – левобережную и правобережную. Если левобережная – это еще какая-никая окраина 21 века, то правобережная – застыла в 50-х годах прошлого столетия. Это кусочек СССР, барачный раек для потомственных пролетариев, маргиналов, деклассированных элементов, бичей и уголовников, некий Loosing Town, каким бы нарисовал его Джармуш, если бы приехал в наш город, ведь Джармуш повидал немало лузинтаунов в своих США. На правобережной окраине есть грузовой причал, несколько неработающих теперь химических заводов и умирающих заводских поселков. То, что заводы не работают, не означает того, что на них никто не работает. На заводах трудятся бывшие рабочие этих заводов, которые разбирают их теперь на куски для новых хозяев, а те режут и продают за бесценок, однако в очень больших количествах, на лом заводское оборудование. Рабочие пьют и после работы едут на автобусах по домам, соображая на «догон».

В «восьмерку» я попал в то самое время, когда гегемон ехал с работы. Я ехал и думал. О неудачной работе похмельного оператора, о завтрашних коррективах в сценарий детской передачи, о том, что моя  начальница в студии, где я подрабатываю сценаристом детских утренников, красивая девка лет 36 вдруг заявила, что у нее есть муж, в должности начальника в налоговой инспекции, и что бы все это значило… Еще думал о весне, набухающих почках и возможном пикничке на таежной речке на даче (так у нас называют избушку на курьих ножках и десять соток черемши вокруг нее) знакомого художника.

И вот появились они. Четверо мужиков лет под 40-50. Классические дурно одетые работяги, со свежим запахом водки изо рта, чуть расплывшимися и загорелыми, не смотря на раннюю весну, лицами. Один из них, самый старший, подсел на сиденье ко мне, трое остались стоять и мыли кости какому-то своему начальству. Я думал и раскачивал в правой руке мобильный телефон.
- Чо, веришь в это? – подтолкнул меня локтем подсевший с боку гегемон.
- Во что «это», простите?
- В это, - мой спутник неопределенно кивнул куда-то в сторону телефона.
- Если вы про мобильную связь, то верю, работает, - ответил я и поймал взгляды троих комрадов моего соседа. Мужички, до этого момента не обращавшие на меня внимания, вдруг стали оценивающе смотреть на меня сверху. С этой публикой, сообразил я, надо быть острожным. Если честно, я, конечно, немного перетрухнул, ведь издавна гегемон не любит людей в пальто, шляпе, очках и с газетой в кармане.

Далее мой сосед засыпал меня вопросами. Не буду воспроизводить диалог полностью, лишь скажу, о чем спросил меня человек, которого я принял за бригадира работяг. Почему Моисей 40 лет водил нас по пустыне и куда привел. Хорошо ли здесь нам. И за чей счет хорошо. Чем наша вера отличается от православной. Дурим ли мы людей и почему не едем туда, где тепло и растут апельсины.
Как-то получилось, что на часть вопросов я ответил вопросами. Сказал, что вера едина и людям надо во что-то верить после того, как их 70 лет дурили коммунисты, и что коммунизм тоже был своего рода верой. Только на один вопрос я ответил четко и прямо. Этот вопрос задал один из стоящих надо мной членов бригады.
- Вы раввин? – с ударением на «а» спросил он.
- Нет, - сказал я и направился к выходу. Не потому, что я испугался, что меня сейчас, скажем, начнут бить, просто «восьмерка» подходила к моей остановке.

Да, дорогие мои соотечественники приняли меня за еврея. И не просто за еврея – за раввина. Конечно, интеллигентская эспаньолка, очки, черная шляпа и темно-синее пальто вполне бы могли сойти за одеяние еврея и даже целого раввина (вспоминаю, что одет был еще в голубую рубашку, под застегнутым воротом которой болталось боло – мексиканский галстук-шнурок с бляхой), но остальная моя наружность… Как говорит мой еврейский друг, внешность я имею палеоазиатскую. Это не так, конечно, маньчжуром-купцом в Харбине был мой прадед, и я не больно-таки выдаю свою азиатскую часть крови, но вот на еврея, господа, я похож меньше всех других наций.

Может, она, конечно, и существовала легендарная кайфынская еврейская община на юго-западе Китая, но мой маньчжурский прадед вряд ли мог быть окитаевшимся евреем. Про евреев Кайфына есть такие сведения, что поселись они в Срединном Государстве в начале средних веков. И Марко Поло, узнавши, о существовании евреев в Китае доложил об этом в Ватикане. И даже вроде было какое-то кардинальское заседание, постановившее отправить в Китай нунциев, чтоб те выкупили у китайских евреев свитки Торы, которая могла быть значительно старше тех свитков, коими располагал Ватикан, а стало быть, в ней Римский Первосвященник мог найти сведения о Боге и грядущем Сыне Его, которые бы не были, как подозревал Рим, подправлены хитрыми иудеями в первые века христианства. В научной литературе нет сведений, удалось ли нунциям раскрутить на те свитки кайфынских жидов. Но есть сведения конца 19 века, что некая странная община монотеистов, по характеру жизни несколько отличных от коренного населения Кайфына, в городе все же была. Это были окитаевшиеся немонголоиды, очень нищие, у них тот момент была ветхая синагога, расписанная Маген-Довидами (звездами Давида), а еще драконами и змеями и выстроенная на китайских архитектурный манер. У них  не было Торы, родной язык они тоже утеряли…

Я позвонил моему еврейскому другу, пересказал, что со мной приключилось по дороге домой и поинтересовался, почему русские рабочие задали мне вопросы, которые, по идее, они должны были задать ему, достаточно характерному семиту. Он посмеялся и сказал, что обязательно расскажет о моем случае своему близкому другу, православному священнику.