Никак не можешь уснуть, мой малыш? Не грусти. Я тебя не брошу.
Хочешь, я расскажу тебе сказку про одиночество?
Или про пляску на кирпичной стене злых теней наших?
Или про маленького мальчика, потерявшегося в ночном лесу?
Или про мужчину, облившего бензином свою жену. Или про то, как санитар в психиатрической клинике избивал пациента за то, что тот отказался делать ему минет? Что тебе рассказать?
Оставляю малыша лежать в детской кроватке, а сам подхожу к окну. Прижимаюсь лбом к холодному стеклу и смотрю на ночной проспект, на желтые квадраты окон, на силуэты тех, чужих, кому нет дела до моих забот. Рисую на запотевшем стекле улыбающуюся рожицу. Влага, конденсируясь в капли, стекает с краев нарисованной улыбки, и веселая картинка, пройдя метаморфозу, превращается в несчастную.
Возвращаюсь к детской кроватке и сажусь у изголовья. Он не спит. А я не знаю, что мне ему рассказать. Кроме того, что мы так одиноки в этом мире. Только я и он. И никого, кроме нас.
Я достаю сигарету и закуриваю. В ванной комнате, в настенной аптечке, должна оставаться упаковка валиума. Без него мне не уснуть.
Ты молчишь, мой мальчик. Ты ничего не говоришь. Лишь смотришь на меня пустыми глазницами старой куклы. Я взял тебя на руки и убаюкиваю. Твое старое дряхлое тельце безвольно провисло, голова свесилась на бок. Местами плюш стерся до дыр, и в этих местах желтые клочья ваты выпирают как куски мертвой плоти. Я боюсь тебя до безумия. Но, все же, люблю. Ведь ты - моя последняя надежда.
Все те, кого ты любишь, умирают слишком быстро. Оставляя лишь тени.
Девять дней.
Сорок дней.
Год.
Пять-десять-пятнадцать лет.
И даже тени уходят, не оставляя ничего, кроме ощущения одиночества.
Что тебе рассказать? Ведь ты всего лишь плюшевый медведь. Старая игрушка.
Про женщину? Она сгорела, да. Она заплатила за свое коварство. А мальчика нашли через неделю. Он сидел под старой елью, а обглоданные белками кости пальцев жутко белели на фоне крови. Он был не ее сын. Она его ненавидела. И все подстроила. Сука! Плюшевые медведи не умеют говорить, но они умеют внимательно слушать. И наблюдать за мной, косясь мертвыми пуговками глаз. Поэтому я тебе все и говорю. Это мой последний шанс. Но куклы, как и люди, очень быстро умирают. Все те, кого ты любишь, должны умереть. Это аксиома.
Швыряю о стену плюшевую дрянь и начинаю яростно пинать ее ногой.
Все! Те! Кого! Любишь! Должны! Умереть!
Аксиома!
Все! Кого! Любил! Умерли!
А ты остался, ебаная игрушка моего сына!
Я ее убил, эту суку. Из-за которой ты погиб. Она тогда, пятнадцать лет назад увезла тебя в лес и привязала к дереву. Ты убила его потому что я любил его безумно безумно любил безумно любиллюбилбезумносукаблядь! Больше чем тебя я тебя ненавидел я долго выжидал момент я облил тебя из канистры я поджег тебя эгоистичная блядь ведь ты была не его мать ты не имела права лишать меня...
Я без сил лежу на полу и плачу.
Боль утраты и неизбежность.
Плюшевый медведь сидит в неестественной позе, прислонившись к стене. На его дряхлом теле прибавились новые раны. Мне кажется, что блестящие глаза-пуговки слезятся. Совсем как живые. Но это иллюзия, всего лишь игра теней. Ведь все те, кого мы любим - давно умерли. А нечеткие тени их смеются, неизбежно уходя в вечность.