C облегчением открыв глаза следующим утром, я, первым делом, автоматически порадовался тому, что никто не будил насильно, напротив, имея, вроде бы фиксированный подъём в 6.00 психи пробуждались как кому будет угодно, первым обязательным для каждого актом был приём таблеток где-то около 10.00, но к это му времени глаза продирали даже самые ленивые, свет то выключали накануне за четыре часа до полуночи.

На завтрак не пошёл, решив, что остатки душевного равновесия дороже, однако злые шутки природы не преминуи напомнить о себе в лице моего «соседа по кровати», толстого неряшливого парня по прозвищу Горох, образованного от его фамилии. Деловито пошарив у себя под кроватью, он достал оттуда полуторолитровую баклашку, где на донышке плескалось немного жидкости, и предложил попить святой водички, не то, чтобы я имел что-то против воды, которую его матушка кждый день таскает по маршруту “дом-церковь-сыночку в дурку”, но мне ещё вчера стало понятно, почему у всех бутылки одного размера, а за водой ходит реже всех именно Горох – его манера пить возвращала в виде слюней обратно около 30% от общевпитанного.

Наконец, дождался. Меня приехали проведать родители и привезли еды из дома, то есть я мог в комнате для встреч спокойно в одиночестве поесть (и превознесу хвалу своей матери, я имел такую возможность после этого каждый день), и как оказалось, больше на м не о чем было поговорить, я не о чём говорить был просто не способен, а им сказать было нечего.

Вечером, пообвыкнув, я познакомился и с убийцей Борисом, и со скульптором Сашей и другими в палате, потихоньку привыкал. За следующие три дня я привык к своей палате и соседям настолько, что не представлял уже жизни без тусклого блеска их безумных глаз.

Поэтому, когда заведующий отделением перевёл меня и алкоголика Диму из третьей палаты в пятую, я даже чуть расстроился, хотя почти сразу понял, что на самом деле мне необыкновенно повезло. Нужно объяснить принцип рапределения по палатам, который я понял не сразу – палат пять. Пятая палата – самая маленькая, туда ложат самых вменяемых, первая – самая большая, там лежат только вонючие деды и те, кому совсем худо. Тенденцию, думаю вы уяснили. В моей новой обители все оказались чрезвычайно похожими на нормальных людей, как я себе таких представляю, так что в первую ночь на новом месте я засыпал уже почти счастливый и психически здоровый.

Но драный дурдом наутро приготовил мне ещё один из своих сюрпризов: с утречка я бодрым шагом, иду к умывальной комнате, всё как обычно, внутренне радуюсь своему переезду на новое место, мечтаю о том, как теперь мне будет лежаться спокойно и удобно, наконец-то смогу почитать и всё такое… СТОП! Это что ещё такое лежит в ванной на полу и через что мне нужно перешагнуть, чтобы до умывальника добраться? Это лежит улыбающийся старичок из первой палаты, совсем голый и мёртвый. Хорошо хоть не на полу, а на носилках, ну и судя по улыбке на ночь ему вкололи что-то, отчего он не страдал, и на том спасибо, докторам.

Оставлять старичков на любование клиентуре больницы стало в отделении доброй традицией, за все 42 дня, что я в нём пробыл – видел семерых, катафалк просто приезжает не раньше, чем 10 утра, а самая прохладная комната в отделении одна, вот и надо же их где-то держать… ну в общем ничего страшного, на четвёртого я уже не обратил внимания вовсе.


В общем социальная адаптация в психиатрической больнице номер 17 пациента по имени Чай и Симфония произошла достаточно быстро, тем более с пятой палаты не запрягали в грязную работу, так что Ирвина Уоллеса и Лао Шэ я спокойно почитывал в коридоре под сочный мат медсестры-хозяйки и нестройно-оптимистическое мычание её подопечных, ничего страшного, три недели пролетели как полмгновения, изредка освещаемые страшными откровениями бывших опущенных зеков, “как баб драл, так и сам вставал” ©, у которых на этой почве крышу и сорвало, хотя в дурдоме, по большому счёту им было не место, но места им не было нигде, вот их и приютили. Людьми их назвать уже было нельзя. Общаться с ними было противно, смотреть на них было нечеловечески жалко, их я вряд ли когда-нибудь забуду.

Никогда не забуду и толпу в тридцать душ голых, стыдлило прикрывающихся дедов, собранных на коллективную помывку методом “по очереди в душ, но очень быстро”, в такие моменты я вспоминал худшие моменты из Кизиевского “Над Кукушкиным Гнездом” и старался быстрее вернуться в палату.

Наконец выписали и меня, желанную справку и заключение от ГЭК я получил, заявление на академ оставил по всей форме в деканате, может подпишут, может и нет, и тогда 42 дня в дурке прошли напрасно.

Хотя нет, не напрасно, теперь я каждый день встаю в шесть утра, моё состояние определённо нельзя назвать депрессивным, в будущее смотрю с оптимизмом. Потому что, после дурдома будущее у тебя, если удалось сохранить крупицы разума, будет в любом случае лучше, чем всё, что ты пробовал до этого.