Когда мне было семнадцать, я снимала комнату у колоритнейшей бабки. Это было крепкое существо лет семидесяти пяти, громогласное, румяное и свирепое. Силой духа и статью она напоминала носорога - уверенно стоявшего на толстых ногах, затянутых в коричневые нитяные колготы. Ее четырехкомнатная квартира находилась на девятом этаже сталинского дома, который в округе называли «семиэтажкой». Вот такие парадоксы бывают… В квартире все было неизменно, как и в день сдачи дома в пятьдесят каком-то году. В смысле ремонта конечно. Обои заменяли нарисованные по побелке под трафаретку цветы. На кухне, в духе сталинского оптимизма: «Все лучшее детям!», присутствовал мусоропровод. В более нечестную эпоху он забился, и был зацементирован. Содержимым, забившим несколько этажей мусоропровода, питались тараканы, которым было насрать на цемент и несвежесть питания. В минуты досуга бабка пришаркивала на кухню и с оттяжкой била сальным клетчатым тапком по феерическим черным потокам тараканов. Их было так много, что передвигались они исключительно колоннами.

Хозяйку я боялась. Для меня, кроткой малютки-первокурсницы, она воплощала собой первую гримасу взрослой жизни. Велкам ин да риал верлд, где шмонают чужие вещи и некультурно ругаются матом.

Бабка была простая и разговаривала на колоритнейшем украино-русском суржике. В ее лексиконе имелся такой удар в поддых русской фонетики, как «хфортка» и «фатит».

Пелоткой можно трудиться напрямую и косвенно. За труды сии можно получать наличкой, а можно и безналом. Бабка заработала свою квартиру именно половым органом: она была матерью-героиней.

О себе она рассказывала коротко: «В мене сiм родiв, i сiм убортiв”. Из этой кратчайшей биографии можно сделать вывод, что сношалась она за свою геройскую жизнь ровно четырнадцать раз.