"...первый мертвец, как первая любовь - не забывается."
Мандала " Мой первый мертвец"

Начинал я свою пожарную карьеру в одном маленьком сибирском городке. Работа моя мне безумно нравилась. Пожары случались редко, поэтому все дежурные сутки я имел возможность тренироваться (спортом тогда серьёзно занимался), читать, смотреть телевизор и конечно же спать. Ну какой же это пожарный, который не поспит, спрятавшись где нибудь в укромном уголке! К слову сказать, за сон в дневное время гоняли и наказывали, но по молодости мы всё равно умудрялись прикорнуть. Одно мне не нравилось - пили мужики в те времена в пожарке по чёрному. С утра начинали и следующим утром заканчивали. Пьяными на пожары ездили, пьяными тушили, но, надо сказать, головы не теряли и с пожарами справлялись. Я, как спортсмен, был ярый противник алкоголя, естественно в попойках не участвовал и осуждал своих более старших товарищей. Те же в ответ махали рукой:
- Молчи, молодой, ничего ты в службе не понимаешь...

Этот сигнал тревоги не предвещал ничего не обычного. Суматошные сборы и вот мы уже с мигалками и сиреной несёмся по заснеженным кривым улочкам. На душе как всегда тревожно - что нас ожидает через несколько минут?.. Прибыли! Загорание в частном секторе. Языки пламени вырываются из окон одноэтажного домишки. Сноровисто прокладываем рукавные линии, подаём воду. Ломами вскрываем закрытую входную дверь и вот он, первый сюрприз: под клубами черного дыма, валящего из дверного проёма, на пороге, сжавшись в комочек, лежит девчушка лет 6-7, в ситцевом платьишке. Видно в дыму ползла к двери и задохнулась, не смогла открыть дверь. Мужики хватаю её на руки, тащат во двор, кладут на снег (никто не догадался подстелить что нибудь!), начинают неумело делать искусственное дыхание... И вдруг, чудо, шевельнулась наша девчушка, начала дышать. Скорую, скорую быстрее!

Ощущение времени на пожарах меняется. Оно то пролетает мгновенно, то начинает тянуться немыслимо долго. Сейчас секунды кажутся часами. Где же, где, эта скорая? Кто-то догадывается завернуть ребёнка в свою куртку и занести в пожарную машину. Ну наконец-то и скорая+ Сдав девочку медикам, с облегчением продолжаем тушить. Пожар не сложный, быстро "зачернив" (т.е. сбив огонь) стены и потолок, не дали огню уйти на крышу. Дело сделано. Выбиваем оконные стёкла вместе с рамами для выхода дыма и щедро поливаем водой притаившиеся по углам язычки пламени...

В дымной пелене прохожу в дальний угол комнаты и вздрагиваю. Странный холодный озноб пронзает меня от головы до пяток. В детской кроватке лежит мёртвый ребёнок. Что он мёртв, почувствовал сразу. Неестественная поза, бледненькое личико, полуоткрытые мёртвые глаза и рот. Во рту поблескивают два белоснежных зубика. Грязная рубашонка сбилась до подмышек, обнажив малюсенький детский писюнчик. Все эти детали мгновенно врезаются в память и остаются в ней на всю жизнь. Голова закружилась, случился странный провал в памяти, в себя я пришел уже на улице. Пожарные, зачем-то вытащив кроватку вместе с мальчиком на середину двора, хмуро стояли вокруг неё в ожидании вновь вызванной скорой помощи. На мёртвого ребёнка никто старался не смотреть. Некоторые как-то обыденно, словно ничего не произошло, курили. Картина показалась мне какой-то потусторонней и нереальной: в сумерках короткого зимнего дня на фоне снежной белизны, стояли черные люди в чёрной одежде (боевая одежда пожарного, в те времена была чёрного цвета), с чёрными, испачканными сажей, лицами. В центре - чёрная, закопчённая детская кроватка, сквозь чёрные прутья которой виднелось светленькое тельце мёртвого младенца. Местами поднимались вверх струйки дыма от разбросанных по двору полузатушенных тряпок. Ярко, и как-то до неприличия весело, светились огоньки папирос...

Подъехала скорая, из неё вышел толстый усатый фельдшер. Склонился к кроватке, пощупал трупик и, махнув рукой, пошёл к своей машине. - Мы трупы не возим! - пробурчал он в ответ на наши вопросительные взгляды и, громко хлопнув дверцей, уехал. От такого заявления растерялся даже наш многоопытный начальник караула. Подумав, решили вызвать милицию. Менты подъехали, покурили вместе с нашим начкаром, о чем-то коротко переговорили, косясь на детскую кроватку. Ни к кому не обращаясь, громко сказали:
- Нам, это,... на пьяную драку ехать надо!
И поспешно уехали на раздрыганном уазике.

Начальник караула подошёл ко мне и смотря куда-то в сторону сказал:
- Значит так, молодой! Соседи говорят, что мамаша этого парня (кивает в сторону мёртвого ребёнка), уехала утром к родне в деревню. Отец неизвестно где. Говорят она через час, на электричке, вернётся. Ты, это ... посторожи всё здесь, пока её нет..., а когда она придет, пешком в часть, здесь не далеко...
Не дожидаясь моего ответа начкар идет к командирской машине и вскоре все уезжают.

...Я остаюсь один. Точнее не один, а вместе с жалким, беспомощным, и каким-то до безумия одиноким трупиком маленького человечка. Бывшего человечка... Уже не человечка... Бессвязные мысли хаотично бродят в моей голове. Надо его чем-то накрыть. Ему, наверное, голому на таком морозе, холодно... О чём я, дурак, ему уже всё равно... Но накрыть надо... Машинально стягиваю с себя чёрную куртку и накрываю её младенца. На душе становится как-то спокойнее. Медленно прихожу в себя от шока, и тут начинаю ощущать, что мороз на улице не шуточный! В промокшей на пожаре одежде, да ещё без куртки начинаю замерзать. Приходит запоздалая мысль - зачем я укрыл его своей тёплой курткой, ему она уже ни к чему, а я замерзаю... Забрать куртку обратно? Нет, и ещё раз нет!!! Я этого сделать не могу!!! Проходит, как мне кажется, немыслимо много времени. Холод забрался во всё моё тело и причиняет мучительную боль... Всё! Я забираю свою одежду! В голове назойливо крутится слышанная где-то дурацкая фраза " Мёртвые сраму не ймут...". Решительно достав из кроватки промерзшую, похожую на жесть куртку, пытаюсь напялить её на себя. Получается плохо, замёрзшими руками удаётся застегнуть её лишь на один крючок. Стоящая колом клеёнчатая роба на тонкой ватиновой подкладке почти не греет... На голый детский трупик стараюсь не смотреть, но он притягивает взгляд. Против своей воли подхожу к кроватке, заглядываю в его, не по земному, прозрачные глазки и шепчу, глотая слёзы:
- Прости...

Постепенно оцепенение моё проходит. Надо двигаться, чтобы не замёрзнуть. Начинаю подпрыгивать, притопывать промерзшими сапогами, махать руками. Вроде бы согреваюсь. Отрешённо представляю, как это выглядит со стороны - в лунном свете, чёрный закопчённыё человек вприсядку приплясывает перед трупом младенца. Чёрными глазницами выбитых окон молча смотрит на всё это сгоревший дом...

Вдруг что-то заставляет меня остановиться. Оглядываюсь. С улицы, мелкими шажками идет на меня растрёпанная женщина без шапки, в расстегнутой шубе из искусственного меха. Лицо белее снега, губы трясутся... Ничего не видя, подходит к кроватке, бережно берет ребёночка на руки, пытается закутать маленькое тельце в свою шубейку, нежно целует в открытый ротик, что-то ласково шепчет. Неожиданно поднимает безумные глаза на меня:
- Вальку, Валюшку, доченьку, куда спрятал...? Сволочь!!!

Мои нервы не выдерживают. Распугивая редких прохожих в чёрной, гремящей застывшим льдом одежде, я несусь по ночным улицам. В ушах звенит дикий крик матери: - Сволочь!!! Сволочь!!!

Не помню как прибежал в пожарку. Не глядя на меня, начкар молча протягивает мне наполненный до краёв стакан водки. Машинально выпиваю не чувствуя вкуса. Без перерыва наливают второй стакан... Жидкое тепло начинает нестерпимо жечь изнутри. Кто-то протягивает прикуренную сигарету. Затягиваюсь и тут же проваливаюсь в тяжёлый чёрный сон...