На вид ему было лет 50, точно не разберёшь. Он был маленького роста, сутулый, с вытянутой башкой и типично цыганской мордой с большим носом и впалыми щеками. На неровной макушке головы светилась большая лысина, покрытая редким мхом, только над ушами и на затылке росли поседевшие волосы. Йохан не помнил, как его звали. Ну как ещё могут звать цыгана? Цыган он и в Африке цыган, а уж в России тем более. Так и звали его в больничной палате - Цыганом.

Самой главной особенностью Цыгана были неспособность пользоваться руками и разговаривать. Вместо слов он издавал нечленораздельные звуки, похожие на мычание. Понятное дело, узнать у Цыгана самого, каким образом он стал таким уродом, было невозможно. Один из мужиков-пациентов рассказал Йохану почти фантастическую историю. Якобы, в своё время Цыган был настоящим бандитом и при задержании застрелил одного или двух ментов из автомата. Другие менты избили его до полусмерти, но Цыган выжил. Только видно, задели ему какой-то нерв, а может и несколько, потому что с тех пор он больше не мог разговаривать, а кроме того у него отнялись пальцы рук. С тех пор он ничего не мог делать самостоятельно. Здоровые по размерам руки Цыгана стали бесполезными придатками туловища, он не мог ни взять ложку, ни застегнуть пуговицы, ни просто самостоятельно поссать. Много лет Цыган провёл в тюремной больнице, или в дурке, а потом его выпустили на свободу. Родственники решили отправить Цыгана на курс лечения в травматологию, авось, врачи с руками что-нибудь сделают.

Йохан не знал, стоит ли верить этой истории, но другой не было, а Цыган к тому же при каждом удобном случае косвенно подтверждал, как он сильно ненавидит ментов. При одном только упоминании о ментах, Цыган начинал рвать и метать. Он поднимал руки, чтобы показать, как будто держит автомат, и начинал стрелять, брызгая слюной во все стороны. Его спрашивали: «Что? Менты – суки? Козлы позорные? Уроды? Убил бы их всех, нахуй?». Цыган соглашался из всех своих сил, радостно махал головой и с гненым выражением начинал размахивать руками и ногами, как будто избивая кого-то. Когда зрители «догадывались», что менты таким образом пиздили его самого, он начинал делать сочные поступательно-возвращательные движения тазом назад и вперёд, как при ебле. Кто-то спрашивал: «Ебаться, что ли захотел?». Цыган, яростно сморщившись задёргавшейся башкой и промычав «Н-е-е-е», с удвоенной энергией продолжал свои упражнения. Народ дружно ржал. Поступали различные варианты толкований, которые Цыган с негодованием отвергал, пока Йохан, захлёбываясь от восторга бесплатным концертом талантливого пантомимика, сквозь слёзы не спрашивал: «Менты, что ли, пидоры? Это ты их в рот ебал?». Цыган начинал издавать радостные крики похотливого обезьяньего вожака и сиять во всю свою цыганскую морду. Ему нравилось, когда его понимали. Цыган хотел быть полноценным членом коллектива, а не диким зверьком в больничном зоопарке.

Почти каждый день в палату приходила медсестра Ольга из терапевтического отделения. Ей было лет 35. Ольга занималась Цыганом, вернее его руками. Она брала кисти его рук и растирала пальцы, гнула их, проводила какой-то массаж. В этом и заключалась терапия для Цыгана. Врачи предполагали, что если постоянно заниматься его руками, тогда со временем можно будет развить мелкую моторику пальцев и он сможет самостоятельно держать ложку или снимать штаны. Ольга говорила, что цыганские родственники должны продолжить курс лечения дома, растирая и массируя его кисти и пальцы. А Цыган во время сеанса сидел как подстреленный и смотрел на медсестру, сидевшую прямо перед ним, во все глаза, заметно кайфуя от прикосновений её заботливых рук. Рот его незаметно расползался до ушей, автоматически раскрывался, выставляя наружу жёлто-чёрные нечищеные зубы, язык высовывался наружу как у собаки в жару, и слюна начинала капать и литься струёй, если Цыган забывал вовремя проглотить её.

Когда Йохан увидел такую картину, то внезапно подумал, что на месте Цыгана он точно так же истекал бы слюной, не обращая внимания на окружающих. Какие нахер к чертям собачьим окружающие! У любого мужика руки являются чуть ли не главным орудием осязания и воротами для получения расширенной информации о женском поле, а у Цыгана они не функционируют уже десяток лет, если не дольше. И хотел бы он щупать ими, но не мог, да и негде, кормили хоть за решёткой и то - слава Богу, какая уж тут дрочка. А тут, в больнице их почти каждый день разминают ласковые и нежные женские руки. Цыган, вероятно, получал от таких сеансов мощный эротический заряд. Йохан хорошо понимал Цыгана потому, что у него самого обгорела левая кисть руки, и он был не в состоянии ею пользоваться. А в больнице достаточно времени, чтобы задуматься и философствовать на темы, которые здорового человека совершенно не волнуют.

Цыгана регулярно посещал один здоровый и крепкий мужик, лет 30. Он был одет в длинную кожанку и носил ботинки с острыми длинными носами на каблуках, как и многие другие цыгане. Больничный Цыган прижимался к нему как маленький, зарываясь на его широкой груди с головой. Он что-то мычал, иногда чуть не плакал, на что-то жалуясь. Молодой цыган гладил его по лысой неровной башке и что-то рассказывал на своём непонятном языке. У Цыгана не было ни жены, ни детей, поэтому было непонятно, кем же приходится ему этот здоровый цыган. Он спрашивал у пациентов, как Цыгану живётся в палате, и просил, чтобы его не обижали, потому что в целом Цыган безобидный человек. Он приносил Цыгану какие-то продукты, типа фруктов и шоколадок, но Цыган редко ел сам, тем более, что он не мог самостоятельно их почистить или развернуть. Он раздавал шоколадки понравившимся медсёстрам, чаще всего Ольге. Глубокомысленным мычанием он подзывал её к тумбочке и со зверской улыбкой просил открыть, а потом взять из неё что-нибудь.

Сам же Цыган регулярно обедал больничную похлёбку, которая наверняка была не хуже тюремной баланды. Кормила его с ложки какая-нибудь санитарка, как правило, некрасивая Лариска, хоть и относительно молодая, но толстожопая. У Лариски часто было делов выше крыши. Кроме прочих безногих и безруких в других палатах, которым требовалась посильная помощь при кормлении, а также скорбном отправлении их естественных надобностей, ей приходилось заниматься и другими делами на полставки, типа мытья полов в коридоре. Короче говоря, иногда Цыган подолгу просиживал перед остывающим супом в тарелке, безнадёжно и тупо дожидаясь Лариски, постепенно выходя из себя, пока его не кормил кто-нибудь из сердобольных плотно пожравших соотечественников и коллег по несчастью в палате.

Йохан тоже кормил его несколько раз, благодаря здоровой правой руке. Во время сей процедуры, Цыган сидел очень смирно, сложив на коленях свои бестолковые и никчемные руки, непроизвольно согнутые в большие кулаки. Йохан осторожно набирал суп в ложку, обтирал её о край тарелки и подносил к лицу Цыгана, который с готовностью птенца кукушки подавался вперёд и широко раскрывал рот, чтобы Йохан не промахнулся. Потом он начинал сосредоточенно пережёвывать картошку или макароны, глядя куда-то перед собой и Йохану было интересно, о чём же Цыган сейчас думает. Прожевав и проглотив, Цыган снова подавался вперёд, широко распахивая клюв, когда ложка с содержимым тарелки уже ждала его на подходе. Цыган выглядел в этот момент каким-то беззащитным младенцем, целиком и полностью зависящим от доброты ближнего своего; у которого инстинкт поглощения пищи врождён от природы как первейшая необходимость для выживания. У Йохана как раз был дома свой четырёхмесячный пацан, которого приходилось кормить из бутылочки. Когда пацан хотел кушать, ему достаточно было показать бутылку с молоком, чтобы он перестал плакать и только нервно похныкивал и протягивал ручки вперёд. Схватив бутылку, он замолкал и начинал быстро сосать, успокоившись. Пару раз Йохан нарочно тормозил со своевременной подачей ложки с супом и Цыган сидел одну-две секунды с открытым клювом, распахнутым по инерции. Йохана это слегка забавляло. Аналогии с младенцем только подчёркивали необычность и прикольность ситуации.

Однако Цыган совершенно не отличался ангельским поведением. Иногда на него нападали настоящие приступы ярости и тогда он бегал, как заводной, размахивал руками и что-то вопил невпопад. Трудно было понять отчего. Может быть, он злился на непонятливых медсестёр? А может быть, неугомонный Цыган столкнулся в больничном коридоре с ментом, который пришёл опрашивать очередного поступившего побитого или порезанного пациента? Или были причины, которые никто не мог понять кроме него самого? Впрочем, один раз повод для вспышки дикой ярости Цыгана, приведшей к тяжёлым для него последствиям, запомнился всем участникам очень надолго. Цыган обычно редко сидел на одном месте: лазил по отделению, по коридору, соседним палатам и совал свой длинный нос везде, где только не следует.

Один раз поздно вечером, когда больничный народ тихо-мирно смотрел свои телевизоры, он, сильно возбуждённый, влетел в палату, громко загремев дверью. Видно надыбал какую-то информацию и теперь стремился пустить её в свет раньше других мировых телетайпов. С громким мычанием и радостными индейскими воплями Цыган показывал какую-то знакомую ебучую пантомиму, энергично двигая жопой вперёд и назад. Мужики удивлённо воспряли, кто-то спросил у него, всё ли ещё в порядке с его головой и где он мог увидеть мента в такой поздний час. Цыган яростно завыл и продолжил свою медитацию, показывая на дверь в коридоре. За дверью действительно раздавался какой-то непонятный шум, который материализовался в виде здорового мужика со сломанной ногой из соседней палаты. Мужик ворвался в палату с мечущимся Цыганом, размахивая костылями, с криками «Где он падла? Убью нахуй скотину!! Урод йобаный, бля-я-я-я!». Костылём он старался переебать Цыгана по неровному кумполу или хотя бы по спинному хребту, но шустрый Цыган ловко увернулся и, захрюкав от злости за попытку физической расправы над ним, кинулся к своей тумбочке.

Мужика с костылями остановили, стали спрашивать, в чём собственно дело, но он только гневно сплюнул и уковылял в коридор. Как потом оказалось, он раскрутил санитарку Лариску на скорый кусочек ебли в спокойном и тихом коридоре больницы и уже даже плотно пристроился к ней в универсальной позиции «раком». А Цыган, видимо, пронюхал пикантную ситуацию и весь день нарочно выпасывал любовничков на предмет неуставных отношений, и оператовным образом накрыл их в коридор ебущихся. Причём в конфликте он считал себя лицом, глубоко оскорблённым, может потому что ему самому там ничего не светило. Вытащив из тумбочки тупой столовый ножик для чистки апельсинов, он пытался вложить его в правую руку и крепко сжать в кулаке. Лицо его исходило злобой и яростью, непонятные воинственно-индейские возгласы выдавали непоколебимую решимость покарать одноногого с костылями за оскорблённую цыганскую гордость. У Цыгана явно начался продолжительный по времени стресс. Становилось уже не смешно, на шум начали сбегаться ходячие пациенты из соседних палат, прискакала дежурная сестра. Ножик забрали, но уговоры не помогали, Цыган рвался в бой. Ночь начиналась весело, а мало ли что у долбоёба ещё на уме для разнообразия ситуации?

Медсестра быстро вызвала по телефону дежурного врача из хирургии. Он пришёл с чемоданчиком и здоровым молодым санитаром. Началась вторая часть Марлезонского балета. Йохан ни разу не видел, как загоняют настоящего сумасшедшего, и с интересом наблюдал за происходящим. Цыгану было, видимо, не привыкать к такой ситуации. Он сразу с детским недоверием отнёсся к новоприбывшим ангелам в белых халатах и, недовольно захрюкав, кинулся от них в дальний угол палаты. Дежурный врач не спеша достал рубаху с длинными рукавами, набрал жидкости в шприц. Йохану почему-то вспомнилась повесть Джека Лондона «Смирительная рубашка». Затем санитар с врачом ловко и деловито скрутили визжащего Цыгана и вкололи ему шприцом ударную дозу какой-то хуйни. После этого состояние Цыгана быстро нормализовалось, он закатил глаза и начал пускать пузыри. Ангелы надели на него рубашку, крепко пришвартовали к кровати и сказали, что Цыган до завтрашнего дня никого беспокоить не будет.

Так и вышло. Цыган мирно сопел всю ночь через широко раскрытую пасть. Пробудился он поздно утром, ближе к обеду и первое время лежал молча, с открытыми глазами и не шевелился, как будто привыкая. Видимо, на него сказывалась интервенция успокаивающего, вколотого ночью лекарства. Потом он начал потихоньку шевелиться и подавать признаки жизни. Развязывать его никто и не думал, но Цыгана беспокоило вовсе не это. Он начал подавать голос, вначале негромко и с константными перебоями, кивая головой куда-то вперёд и показывая взглядом, что ему непременно хочется ссать. Обычно в сортир его водила Лариска, чтобы снять штаны и «подержать» ему член. И теперь послали за ней, чтобы она подсунула под Цыгана утку, но Лариска почему-то не появлялась. Куда-то пропала, как в воду канула, а желающих «подержать» Цыгану член, понятное дело, не находилось.

Тем временем константные перебои в работе цыганской сирены начали укорачиваться, пока не превратились в один продолжительный вопль. Цыган замолкал только на время, достаточное для забора свежего кислорода в воздухан. Йохан лежал на своей кровати и думал: «Вот же, бля, хоть и цыган со сдвинутой психикой, а всё туда же, нихуя в штаны ссать не хочет, а потом в кровати мокрый лежать. Хоть зажми хуй в тиски, моча наружу рвётся, даже если бы у Цыгана руки были свободными и здоровыми, всё равно бы не помогло». Йохану вспомнилось, как он в бане, ещё пацаном, завязывал тонким шнурком свой писюн на конце и пробовал ссать. Возникал здоровый пузырь на конце, жгло охуенно, да таким аццким образом, что приходилось срочно прерывать эксперимент и развязывать шнурок, выпуская мочу на волю и свежий воздух.

В палате почти никого не было, потому что было воскресенье. Одни пациенты приходили только в рабочие дни и не ночевали в палате. Другие разбрелись посрать-покурить или пиздели с травмированными коллегами в соседних палатах. Кроме Йохана и Цыгана на соседней кровати лежал один мужик, которому постепенно настоебли истошные вопли Цыгана. Со словами «Какжетыблязаебал, сказалижетебепотерпипоканепридётсанитарка, пойдупокурювпиздутебянах!» он встал и вышел.

Стенания Цыгана между тем становились невыносимыми. Цыган ёрзал и крутился, насколько ему позволяла рубашка. К воплям начали примешиваться всхлипывания и горькие слёзы отчаяния. Йохан встал, подошёл к рыдающему Цыгану и спросил:
- Чё ссать так сильно хочешь?

Цыган уверенно закивал головой с перекошенным лицом, не переставая ёрзать.
- И чё, нихуя Лариску подождать не можешь?

Цыган яростно замотал головой, дав понять, что не может ни в коем случае. Он боялся обоссаться, даже всего лишь отвлекаясь на ненужные, никчемные разговоры и не ко времени расслабившись от единственной думки, занимавшей его мозг. Йохан подумал и сказал:
- Ну и хули тут с тобой делать? Как же ты действительно заебал, Цыган! Ну тя с уткой нах. Есть банка какая-нибудь.

Окрылённый внезапной надеждой, Цыган замычал в сторону своей тумбочки, в которой Йохан нашёл пустую стеклянную банку. Стянув с Цыгана штаны, Йохан чуть не охуел, в очередной раз подивившись народной мудрости, выражавшейся в поговорке «Маленький сцуко и весь в корень ушёл». Преодолевая чувство глубокого отвращения, он подсунул банку под цыганский хрен, больше похожий на кусок коричневой колбасы. Цыган мочился с чувством глубокого удовлетворения и, проссавшись, лежал на кровати как после ебли, усталый, но несказанно счастливый. Йохан поставил банку с мочой Цыгану под кровать, натянул ему штаны и резко метнулся в угол палаты, где стоял умывальник, чтобы помыть здоровую руку. Ему вспомнился один ржачный анекдот, который он сразу же решил рассказать Цыгану. Йохан вернулся и сел на соседнюю кровать:

- Короче, слушай, Цыган, анекдот. Попали раз к турецкому султану немец, француз и русский. Султан им и говорит: «Постарайтесь поднапрячься и попытайтесь создать мне такое охуенное удовольствие, которого я никогда в жизни не ощущал. Чтобы я кайфанул значит. У кого из вас не получится – тому секир башка. » Задумались чуваки. Вызывает султан немца вначале, рассказывай, мол, чё выдумал. Немец предложил султану покататься на последней модели «Порше» по автобану, удовольствие не ибацца, адреналин аж из жопы забрызгает. Султан покатался, говорит: «Нихуя чёт не торкнуло, пизда тебе, немец». А хули, бля, у султана гараж в три этажа, он ваще ретро-тачки коллекционирует. Тащат француза. А хули француз предложить может? Говорит, приведите, мол, трёх француженок, они такой тебе вечер встречи устроят, минет в три ствола, лесбийские игры даже для искушённого глаза, век помнить будешь. Ну потёрли султана минетчицы, но не вставило его по-особенному. А чё удивительного нах? У его гарем не ибацца, голов на семьсот. Там тебе и с выдумкой азиатской и прочими извращениями, девахи на любой возраст и вкус. В пизду француза послал. То есть нахуй. А там палач его вздрючил.

Под конец русского притащили. Ну Иван грит, пускай, мол, слуги твои ящик пива притащат, да рыбки вяленой. Хоть перед смертью вволю побалуюсь, да и ты со мной, султан, выпей на пару, такое вот моё единственное условие. Удивился султан, но приказал пива поставить. Сидят, пьют, русский анекдоты пиздит не по теме. Выпили литр, другой, третий. Потом султану захотелось в сортир выйти. А русский ему: «Мы так нихуя не договаривались, пьём дальше, пока пиво не кончится, а потом уж руби мне башку, один хуй бестолковая». Сидят и пьют дальше пиво. Выпили ещё один литр, потом ещё один, султан сидит мрачнее тучи, думает нихуясе блять удовольствие, мочу в пузыре сдерживать, я тебе после сам башку срублю нахуй. А Иван тем временем анекдоты травит, да рыбу чистит. Потом видит – настаёт критический момент, султан обоссытся, как пить дать, и не сносить ему точно своей головы. Встаёт он и говорит султану: «Пойдём поссым, что ли, хуй с ним с пивом, всю водку не выпьешь и всех баб не выебешь. А потом руби мне голову, раз судьба такая.» Двинули в сортир, едва достали хуи, дунули мочой из брандспойтов, султан аж глазки от кайфа прикрыл, прётся от наслаждения и говорит: «Да уж Иван, научил ты меня кайф ловить, век не забуду.»
Ну чё, Цыган, понравился анекдот-то?

Цыган задёргался в припадке, похожим на смех, захрюкал, закивал головой. Потом замычал, показывая головой на тумбочку. Йохан спросил:
- Открыть что ли?

Цыган утвердительно кивнул. Там на виду лежали шоколадки, какие-то апельсины.
- Предлагаешь взять что-нибудь?

Цыган замычал, кивая головой. Йохан посмотрел и закрыл тумбочку.
- Да ладно, Цыган, чё там. Я б лежал связанный, ты не дал бы мне поссать, что ли? Апельсины у меня тоже есть, а шоколадку лучше Ольге отдай. Небось, вдул бы ей по самые помидоры?

Цыган мечтательно оскалился и нежно замычал, прикрывая глаза. Он бы вдул ей, конечно, и засадил бы или впендюрил, в общем, с удовольствием бы оттопырился. Вообще, день для Цыгана замечательно начался. Лежи себе, заботливо укутанный и подоткнутый со всех сторон ангелами в белых халатах, да философствуй на приятные темы, когда нигде не болит и в хуй не стреляет. Йохан пошёл к своей кровати, прилёг на неё и задумался над вопросом, как же простому человеку мало для счастия надо, достаточно всего лишь пузырь опорожнить и жизнь сразу белым пятном покажется. Невзирая на прочие трудности…