Студентам и аспирантам факультета
«Водные биоресурсы и аквакультура» ВЗИППа

Научно-исследовательский почти эсминец «Академик Кильдымов» при тайном попустительстве Академии Наук РФ уже который месяц подряд отслеживал пути миграции угря в Атлантическом океане. А угорь, как известно, рыба своенравная, скользкая. Его голыми руками не возьмешь. Казалось бы, маршрут несложный — из Бермудского треугольника прямиком в Можайское водохранилище, ан нет! То этот угорь, как порядочный, идет косяком, как ему полагается по науке, курсом норд-норд-ост, то вдруг раз — и врассыпную, и нет ни одного. И тогда «Кильдымов» снова метался по всей Атлантике от Кубы до Канар и Ньюфаундленда, отыскивая блудного угря, сгонял его обратно в косяк и чуть ли не строил в колонну по четыре. Рутину поисков этой тупой недорыбы скрашивал какой-то не наш «Гринпис», давно уже всем надоевший со своими сенсационными догадками о причинах стремительного сокращения популяции угря.
Впрочем, были у славных ихтиологов трудности и поглавнее, чем бестолковый угорь и тупой «Гринпис» — шторма, желудочные и психические расстройства… Но больше всего им досаждали кэп Егорыч, научная руководительница Терентьева, команда Кусто и Миша, временно исполняющий обязанности кока и по совместительству, как водится, торпедист.

Гера Фишман, как явствует из его фамилии, был прирожденным ихтиологом. Ихтиологию он постиг до самой ее изнанки, и заводить разговор на тему полифункциональности плавательного пузыря в его присутствии было себе дороже. Стоило только взглянуть на Геру, и сразу становилось ясно, что этот Фишман знает о рыбах ВСЕ, а если чего не знает, а ты случайно узнал, то лучше сразу забудь и выбрось из головы. Себе, повторяю, дороже. Когда Гера чистил воблу, все немели от величия момента.
За все время экспедиции Герасим ни разу не брился и все больше становился похожим на Карла Маркса, если бы того можно было представить валяющимся в тени полубака, одетым в желто-розовые огромные трусы, линялый тельник, пеструю вязаную шапку и солнцезащитные очки.

Ближайшими соратниками Геры в научно-исследовательской работе и в борьбе с темными силами природы были Троцкий, Миколайчук и Шпрот.
Славика Титова прозвали Троцким после того, как он однажды, изрядно курнув, подцепил на спиннинг ком каких-то тухлых водорослей и уверял всех, что это траурный венок американских ВМС — один из тех, что они ежегодно возлагают на воду в Перл-Харборе в годовщину бомбардировки.
Миколайчук был космический тормоз. Он постоянно чем-то был загружен и медленно пережевывал свои маразмы. Внешне он напоминал террориста-бомбометателя из какой-нибудь организации «Народная Воля», не хватало лишь косоворотки и прокламаций за пазухой. Иногда, впрочем, Миколайчука осеняло.
Шпрот за время погони за угрями утратил имя и фамилию. Это был студент-практикант из Института Пищевой Промышленности. Когда он только появился на «Кильдымове», ученые мужи спросили его, бывал ли он раньше на практике, и если бывал, то где. Студент ответил, что после первого курса он был в Кенигсберге «на отлове шпрота». Был он молод, и был он горяч. Именно он время от времени грозился протянуть руководительницу Терентьеву под килем.

Кэп Егорыч в морском деле был всем волкам волк, невзирая на нешуточные запои. Он утверждал, что пить его приучил Кильдымов, правда, не пояснял, который конкретно — человек или пароход, дредноут тряпочный или покойный академик Евлампий Аронович. Всю последнюю навигацию заветной мечтой Егорыча было открыть кингстоны и затопить «Кильдымова» хоть завтра, лишь бы вместе с Терентьевой и остальными. Под командой Егорыча болталось около дюжины матросов, преимущественно хохлы-дизелисты и еще какие-то спецы, рожденные мраком. Так их Гера называл. Особняком держался гордый дагестанец по кличке Горец, обладавший поистине неисчерпаемыми запасами каннабиса. Горец ровным счетом ничего не делал: ему вечно было смешно или задумчиво, а порой и вовсе никак.

Мишу разжаловал из коков лично Егорыч за несоответствие занимаемой должности, но ввиду отсутствия осмысленной альтернативы в тот же день назначил его временно исполняющим. Потому что вызвалась было Терентьева, но ее к котлам не подпустили единогласно, ибо если уж судьба загнуться, то лучше постепенно, чем в одночасье всем сразу. На кулинарию Миша откровенно клал, за что был однажды бит Шпротом. Синяки никак не сказались на вкусовых качествах «флотского борща с нерестовым субстратом» — не тем Миша был поглощен.

Буржуи-курортники из команды Кусто бесили решительно всех вплоть до пробуждения рудиментарного классового самосознания. «Кэп, Кусто опять балду месит!» — докладывал порой вахтенный Егорычу. Сумрачный морской волчара отыскивал в бинокль модную французскую лохань и посылал слабого здоровьем Горца за Мишей. Горец нетвердо шел до камбуза и там пинал кедом валяющегося на полу кулинара, предающегося культурному отдыху. Миша хмуро приходил в себя и окунал голову по плечи в огромный бак с холодным вчерашним чаем. Горец оттаскивал его от живительной влаги и перед тем, как самому нырнуть туда, передавал распоряжение капитана: «Мишя, иды гатофь снарад!»
Миша демонстративно громыхал муляжной торпедой, изготовленной из пустого огнетушителя, и делал вид, что вот-вот сбросит ее за борт. Французы неизменно покупались на эту железяку и срывались, не успев толком поднять якорей. «Мон дьё! — слышалось сквозь рокот моторов, — Ля рюс!»

Терентьеву никто научной руководительницей не назначал, по крайней мере для Геры Фишмана это было новостью. Об этом Гера узнал уже на борту, когда было поздно. Терентьева ссылалась на какие-то неведомые телефонограммы, на свои темные связи в Академии и Министерстве рыбхоза, а также на свои неизвестные заслуги и мифическую ученую степень. Гера ей с самого начала сказал: «У себя в колхозе будешь руководить». Было в ней что-то от барменши из пристанционного пивняка плюс неистребимый выговор уроженки Крайнего Черноземья.

Изредка на долю ихтиологов выпадали счастливые дни, наполненные чистой радостью научного труда без примеси вульгарной бытовухи. В такие дни на море была тишь да гладь, Егорыч помалкивал, Миша занимался безвредным делом, хохлы не путались под ногами, и даже Терентьева на время оставляла свои руководительские потуги. Троцкий с утра пораньше командовал в мегафон высунувшим языки на плечо угрям: «Р-равняйсь! Смир-рна!!!» и отдавал мегафон Фишману. Герасим, как умел, исполнял над пустынной Атлантикой вагнеровского «Тангейзера» на губной гармошке. Шпрот отправлялся к Горцу и неизменно возвращался с доброй жменей ядреного дагестанского «сельдерея».
Научные работники задраивали в кают-компании все до единого иллюминаторы и в который раз принимались вычерчивать пресловутую схему миграции угря. Гера вел по карте пунктирную линию и расслабленным голосом вещал зачарованному и даже несколько остекленевшему практиканту: «Вот, Шпротик, мы тебе, считай, готовый дипломный проект подготовили…»
Шпрот истово кивал до тех пор, пока не ронял очки. Троцкий был занят делом — потрошил «Беломор». Миколайчук вглядывался в карту и басил: «Проект — пальчики оближешь, только зачем ты, Гера, Австралию прихватываешь?» Фишман тыкал пальцем в белую Гренландию и удивлялся: «Какая же это Австралия? Поднялся бы ты на мостик, воздухом бы подышал…»

Стремительный и неотвратимый «Академик Кильдымов» тем временем гнал обезумевшую стаю угрей в неведомое.

2000 г.