Я приказал ей раздеться до носков и переобуться в кроссовки, обязательно белые, заплести две косички и ждать меня в кухне, обязательно переминаясь с ноги на ногу и немного дрожа, причем чтоб не было понятно – от страха или от холода.

Я медленно подойду к ней сзади, обовью спрутом, наложу поудобней ладони на её мраморные, с вкраплениями земляничек ровно по центру купола,  девчачьи – но уже вполне серьёзные и бесстыже сочные сиси, потом прижмусь пахом к обеим горячим полушариям её надрезанного и развёрнутого ко мне кожаного глобуса, а затем плавно надавлю лбом на её затылок.

Она вынужденно нагнётся вперёд, так что её ладони, или даже сразу локти, упрутся в поверхность стола, а я – медленно буду продвигать железного удава  вглубь её всё более скользкой, с каждой секундой всё более скользкой,  вглубь её узенькой горячей трубочки, пока полоностью не заполню им всё её тесноватое пока пространство.

Нам по 15 лет, и долгие 6 лет ожидания закончатся через буквально сорок секунд, когда мы приступим к настоящей ебле.

Девятилетним я приехал в третий класс в новую школу и нас посадили за одну парту, эх, латентный период, дружба, которая еще возможна между девочкой и мальчиком в силу временных лысин на лобках у обоих.

Мы ладили и когда у неё вырезали аппендицит я даже переживал и скучал. И она скучала – и сама же мне об этом сказала. Однажды мы заговорили о том, что станем взрослыми – «но у тебя же вырастут сиси» - «вырастут» - «покажешь» - «покажу».

В середине четвёртого класса отца перевели служить далеко далеко, а под конец восьмого уже её отца перевели в нашу же часть, и мы снова оказались в одном классе и за одной партой, только теперь уже я был старожил и она получила от меня всю поддержку, в которой могла нуждаться, тем более что наши бабы приняли её очень холодно, стройную и рослую, даже повыше меня,  Вику Петренко, блондинку с чуть смуглой гладкой кожей без прыщей и прочих уродств.

Родители мои, да и её, были очень рады нашей восстановившейся дружбе, знали бы они о том, что мы теперь намеревались сделать.  

Мы долго обсуждали что да как, и решили, что поскольку оба стесняемся, то ограничимся ощупыванием – я буду ощупывать её груди стоя сзади, но поскольку если лишь  я её ощупаю – это будет нечестно – я дам ей ощупать свой перископ – но тогда я останусь без трусов, что тоже не честно – поэтому она тоже останется без трусов, тем более что спереди я её таким образом не увижу, а сзади она почти не стесняется так как, в принципе, жопы у нас – как и у всех людей – одинаковые. Похоже что мы оба знали, что ощупыванием это всё врядли окончится, однако она должна была соблюсти приличия и я охотно играл с ней в эту игру. Тем более что задачу выебать её я себе не ставил, как как ничего совсем не умел, и этого в общем даже побаивался. А что вы хотите – середина восьмидесятых, военный городок на краю земли, секса в СССР официально еще нет – откуда я мог знать как правильно отъебать женщину? В книге моей матери «Что должна знать каждая женщина» 62-го года издания на этот счет имелась лишь одна фраза: «наиболее физиологически благоприятным и правильным положением женщины во время полового акта является положение на спине», которая кроме дикой эрекции никаких других эмоций не вызывала и знаний не формировала.  

Всё. Она уже пошла. Шуршит сбрасываемая одежда. Воцаряется тишина. Она ждёт. Раздеваюсь. Иду. Подхожу. Начинаю щупать её груди. Медленно, чуть массируя. Она не оборачиваясь тянется кистью к моему члену и начинает тоже его массировать. Я опускаю левую руку на её пах – и там действительно есть волосы. А под ними...О боже!...

...  Еще секунд двадцать и я кончу....О Вика, Вика, Вика – в угаре шепчу я. Неожиданно она замирает и тут же начинает дико ржать...

Вот же блять эти химкинские шалавы! Ну ничего святого! Ведь просил же – как человека – будем инсценировать фантазию из детства, нет же блять, в самый критический момент на хаха её пробило. Хуй падает безнадёжно, самому уже ржать охота, а смех и секс как говориться – несовместимы.

- Ну что ты блять ржёшь, а? Ссука блять, ну в натуре, ну ё-маё! Пиздец, бля.
- СашА – француженка Флоранс неплохо пиздит по-русски, но ударение на последнем слоге – это у них хуй вытравишь. СашА – прости, ти называл меня «ВикА» - и это такоЕ же имьЯ как президент ЛатвиИ. Я представИл что ти делаешь любофь с она, и мне делалсЯ очЕнь смешно.

Клубок событий отматывается в обратном порядке. Это не химкинская блять. Это французская студенка одержимая постижением русской души в реальном русском контексте, ибо Достоевский пока жжот. Приехала, устроилась к нам в договорный отдел переводчицей ( у неё и английский и немецкий в норме, потому как хоть и француженка – а родня по всей Европе). Зная свободоебливость французов и легкость в «делание любофф» на работе – не сомневался что трахну. Нет, говорит, я хочу как Соня Мармеладова. Хули – нарядил блядью, отправил к знакомым девкам на точку в Химки, приехал, построил, фарами осветил, подозвал, выбрал,  посадил, привез, приказанья отдал. А она – ржать. А я так хотел чтоб.... Эх Вика, видимо не суждено.  

- КстатИ, СашА, почему ВикА? Я же - СониА!
- Потому что учи олбанский! На олбанском «Соня» означает «Вика», понятно?
- Нет, я хочу сначалА русскИй язык... КстатИ о язык, ти помнИшь ти обещал полизать мой пелоткА ?!