Дед, машинист паровоза с 30-летним стажем, сидя на кухне, сказал, затянувшись папиросой – «Слушай сюда, Борька. Я с 15 лет работаю. Ничего, кроме мозолей и больного сердца, я в этой стране не заработал. И тебя это же ожидает».
Борька, комсомолец и студент-химик (в 70-е это было модно) внутренне возмутился. «Хуйню дед городит»,- подумал этот спортсмен, здоровяк и просто хороший парень.

Сейчас он сидит передо мной в клубах сигаретного дыма и говорит то же самое мне. Я не возмущаюсь. Ни внутренне, ни внешне. На дворе 2005 год, маленький город мой умирает.

И я чувствую, что умираю вместе с ним. Вечером, чтоб в темноте пройти по улице, нужны глаза на затылке или шея, как у совы. Не помешает хороший разряд по бегу и такой же по боксу.
Бля, я не могу больше держаться, старый.
Я и сам уже… устал. Где-то за грудиной поселилась грудная жаба. Я давно к ней привык. Она не дает мне подняться на четвёртый этаж без одышки. Прокуренное и проспиртованное сало свисает над ремнем моих джинсов. Обещал себе не курить больше пачки в день. Стараюсь не думать об этом.
Сука, животное, ненавижу тебя. Приходишь домой вечером как голодная лошадь и жрешь перед дебилоскопом, пока не станет хуево.
Пятница… Стараюсь не думать об этом. Ночью, проснувшись пьяный, блюёшь такой кислотой, от которой горло жжёт еще двое суток.
Родители… Когда я звонил им последний раз. Всю неделю стараюсь не думать об этом, потом оно забывается ещё на месяц.

Кто ты? Зачем ты? Живешь, блядь в своей бетонной двухкомнатной конуре. Сверху и снизу прозябают такие же роботы. Ты даже не помнишь их лица.
У тебя есть брат. Давным-давно он уехал. Свалил в поисках лучшего. Лет пять… или семь? Не помню. Был у него в гостях в далёком Питере, в конюшне на Канонерской улице. Скоро и его лицо сотрется из памяти.
Не думать об этом. Вообще нахуй это занятие – думать. Только хуже от него. Вот пиво – это другое дело. В холодильнике ещё пара бутылок. Значит, думать не надо будет ещё часа два. А завтра…

Бля, я не могу больше держаться, старый.