……и мы были вместе до того самого дня, пока окончательно не опротивели друг другу, пока взаимная идиосинкразия не достигла своего немыслимого предела, пока хоть что-то, пускай грязное и непрочное, но держало нас в одной постели, пока однажды, в судорожно-каталептическом припадке очередного обострения взаимоотношений, она, скривив алые губки в гадкой гримасе, брызнула мне слюной в лицо, обозвав меня «ёбаным выродком».

В знак признательности за столь нелестную для меня характеристику, я выбил ей кулаком оба передних зуба, собрал все свои вещи (джинсы – 1 пара, футболки – 2, кроссовки – 1, зубная щётка и изрядно проржавевшая опасная бритва) и переехал жить к Фрикции Исааковне.

Фрикция Исааковна – дородная усатая еврейка с мясистой задницей и головой в сабельных шрамах, - хотя и миновала возраст полового созревания лет этак сорок назад, любила меня без памяти, не по-еврейски щедро и безбашенно, по любому поводу строчила мне затяжные слюнявые минеты с последующей флагелляцией и дарила скромные и хуёво выглядящие подарки. Когда меня стало тошнить от её несимметрично выбритых подмышек и нехорошей привычки громко цитировать Лао Цзы во время совокупления, я собрал все свои вещи (джинсы – 1 пара, футболки – 2, кроссовки – 1, зубная щётка и изрядно проржавевшая опасная бритва) и переориентировал свою бурно кипящую страсть на новое эротическое поприще.

Моему новому эротическому поприщу было всего семнадцать, звали ея Оличкой, плюс, ко всем её многочисленным достоинствам, Оличкины родители отсутствовали в долгосрочной командировке в одной из со скрипом развивающихся стран дружественной нам западной Африки. Девчонка была стопроцентной нимфоманкой, но с гордостью питерской блокадницы берегла и усердно хранила свою невинность, так что теперь на оральный секс пришлось переключиться мне. Через несколько декад после нашего знакомства Олинька, бесцельно гуляя в окрестностях космо-химического завода номер два, наступила на неглубоко закопанную в землю каким-то хулиганьём осколочную мину, ввиду чего ей и оторвало обе её кривые ножки гораздо выше колен; данный инцидент, как вы и сами понимаете, не сделал нашу половую жизнь в форме чистого куннилингуса намного богаче и разнообразнее; и, когда я в конце концов наотрез отказался лезть своим умелым языком между её забинтованных и до сих пор кровоточащих и смердящих медикаментами культей, Олинька поступила так, как считала нужным, отправив Куда Следует длинный и насквозь лживый донос, описав в нём меня, как растлителя, педераста и дезертира с полевых позиций девятого штрафного батальона «Ибикус».

Четвёрка всадников моего Апокалипсиса – двое в сером плюс двое в штатском – пришли к нам ровно в полночь и, посмотрев мне в лицо одинаково ласковыми глазами, приказали собирать вещи. Собрав весь свой нехитрый скарб (джинсы – 1 пара, футболки – 2, кроссовки – 1, зубная щётка и изрядно проржавевшая опасная бритва), я пошёл по этапу.

На магистрали Киефф - Якутскъ, в восемнадцати километрах на запад от печально известного Нахапетовского перегона, мне удалось усыпить бдительность двух прыщавеньких конвоиров, в чьи обязанности входило следить, чтоб я не сбежал и петь мне перед сном печальные колыбельные. Не краснея и не запинаясь, я бессовестно пообещал им светлое безбедное будущее без войн, голода и тотальной стерилизации, и, пока они помогали друг другу задвинуть на место отвисшие от восхищения челюсти, рыбкой сиганул из «Столыпинского». Кубарем скатившись по каменистой насыпи, я с разгона влепился своею наполовину выбритою головой в невесть откуда взявшуюся на моей траектории покосившуюся трансформаторную будку, ввиду чего и провалялся до самого захода солнца возле неё с пробитым черепом в состоянии полнейшего аффекта и прострации.

Около одиннадцати вечера, перебежками выскочив из мрачно-бурых зарослей орешника, меня подобрали местные немытые партизаны. Посрывав мне все ногти с левой руки, они наконец убедились, что я – действительно обыкновенный беглец от правосудия (really runaway), и вовсе не подослан к ним армией Тёмных Сил с целью выведывания сокровенных партизанских тайн, после чего преисполнились ко мне глубочайшего уважения и, вручив мне позеленевший от времени и сырости «Калашников», попросили стать их атаманом. Сперва я вежливо отказывался, но, как только они стали до неприличия настойчиво подбадривать меня увесистыми затрещинами и зуботычинами, без раздумий разрядил торжественно врученный мне автомат в двух-трёх ближе всего стоящих лесных братьев и бросился наутёк.

Последнее, что я успел почувствовать в своей жизни – это горячее и зловонное дыхание бородатого мужика, всё-таки успевшего в последний момент запрыгнуть мне на плечи, вслед за чем ледяная и шершавая сталь зазубренного финского ножа плавно впилась мне в спину между пятым и четвёртым рёбрами. Потом – в шею, и напоследок (дважды) – в печень.

По завершении акта сего бессмысленного физического вандализма, душа моя невесомо покинула бренную телесную оболочку и, воспарив в небеси, имела возможность с любопытством лицезреть, как на поляне возле моего всё ещё конвульсивно подёргивающегося трупа разгорается жаркая драка по поводу дележа моего нехитрого наследственного имущества (джинсы – 1 пара, футболки – 2, кроссовки – 1, зубная щётка и изрядно проржавевшая опасная бритва). Прошло ещё несколько мгновений, и душа моя начала тончать, хиреть и таять в воздухе, пока, в конце концов, окончательно не исчезла в астрале. Навсегда.