-Лев Давыдович, подлечите… - невысокий человек в кургузом пиджачке закашлялся. Все присутствующие напряженно молчали. За темным окошком мело, и в низенькой комнате деревенского дома можно было различить лишь несколько пар поблескивающих стекол пенсне. В тишине потрескивал алый огонек папиросы.

-Да, а вот, помнится, в Лонжюмо… - в его надтреснутом теноре слышалась тоска.
- Лонжюмо… - сморщился от клубов дыма горбоносый профиль с эспаньолкой, - В Лонжюмо, батенька, ,была гидропоника.
- Наши велосипедные прогулки в Голландию – это, конечно, было великолепно… Помните, Надин?
- Зря вы так, Лев Давыдович. По-моему, хакасские степи дают вполне приемлемый продукт. Напоминает тувинскую, - выдохнула Надежда.
- Может быть, зажечь лампу? – вопрос прозвучал ватно в зеленоватом воздухе.
- Да, лампу! Непременно лампу! Больше света, и срочно!!! Срочно телеграфируйте в Питер! Гражданское! Гра… Гратефелируйте в Солнце! – невысокий снова закашлялся, теперь надолго.
- Лампа… Тувинская наша Хакасия… Родина мама… Шамана… Ведь помнишь, Володенька… Там, на Ривьере… Револьверы, бомбы… Товарищ Тельман, ах, эти немцы… Мой Зигфрид рыжеволосый… Тогда в Гельсинфоргсе…
- Именно, именно Зигфрид!!! Архиважное направление! Фигурально, фи.. Финских рублей броневик!
Лев Давыдович молча смотрел на матово поблескивающие в темноте пуговицы своего полувоенного френча.
В избе опять воцарилась тишина. Надин замерла в кресле-качалке, невысокий – внимательно смотрел на щель между половицами, свесившись со скамьи.

Вошла домработница из местных крестьян. Из-за печки она достала матерчатые раскладные ширмы с наклеенными на них изображениями слоников, птичек и других зверющек, заботливо расставила их между оцепеневшими постояльцами.
- Охохонюшки… Обратно курят, стало быть, болезные… Господа столичные, дурьку-то эту… - она жалостливо оглядела всех присутствующих, задула свечку, и, сутулясь, вышла, тихонько закрыв за собой дверь.