маему вертуальному другу батхеду пасвящается

Фспаминая свайо детсво йа помню аднаго старава еблана (он может не такой был и старый, а просто мне так казалось с точи зрения моего нежнава возраста, хатя как сказал   (хуй знает) типа знакомый. Друг семьи блять. Звали мудака дядя Миша, и вечно старый пидар (то есть эта тагда я так считал, что он старый) привязывался ка мне. Нет,  пидарасом педафилом в… психо-медицинском, скажем так, значении дядя Миша небыл. Пидарас он канечно был исключительный толька сафсем в другом занчении, тоесть не ф том што он любил ебать мужикоф в жопу, если вы понимаете о чем я? Старый хуй щекотал меня, брал за счеки (мжеду прочим больно обасраться), пахлопывал меня, тыкал сваим каричневым скрюченным пальцем под ребра и порол при этом всякую чушь типа:
– Ну как мы поживаем? (как в Шотландии, блять – фсе в юбках, а выебать некого. Канечно, этото каментарий уже радился патом при взгляде на фсю эту хуйню с пазиции так сказать прожитых лет, тагда же я может еще ни пра какую шатландию вапще нахуй и неслышал). Много двоек принес? А? Спортом занимаешься? А?!! спортом брат надо заниматься! Куришь? А? Небось, тайком от родителей пакуриваешь? А? Читаешь чего? Ничего ведь, наверное, не читаешь? А?!! Читать, брат, надо, а не по улицам шляться! Улица знаешь до чего доводит, а?! Или нет? О, он у нас голова – министром будет! Далеко пойдет, если не сядет! Марки любишь сабирать? А? Я в твои годы отцу с матерью памагал, – а от тебя, небось, не больно дождешься? А?!! – и так далее бялть в том же блять духе бялть. Нести эту хуйню дядя Миша мог бесканечно. Казалась што в его лысой как жопа младенца галаве был какой-та механизм, что-та блять нападаобие калейдаскопа каторый када паварачиваешь там паявляется новая красивая картинка  типа цветочек и всякая там другая поебень, и самае интереснае, что картинки никагда не павтаряются сколька эту хуйню не верти. Вот в башке у долбоеба было что-то похожее, что позволяло регенерировать весь этот блядский бред бесканечно. Причем хуев мудазвон никагда от этава не уставал, а даже напроитв блять как бы заряжался пазитивной инергией нах. Самае хуевое, как вы панимаете, састаяло в том што все это мне нужна было слушать. Блятское уебище видело типа в маем лице, если так выразиться, благадарнава слушателя нах. И хуйли? Слушал блять, а что бля мне оставалось делать? Одним словом ребенок нах. Слушаю блять, хмыкаю поддакиваю, молчу и глпо как уебан скалюсь. ФПИЗДУ НАХ! Чуфствую себя, понятно хуево ебаныврот. Скверно очень даже я бы сказал себя чуфствую.
Спросил у отца:
– Нахуя (тоесть ЗАЧЕМ. Матюкаться при отце йа канечно непосмел бы. Эта беспесды. Каму ж ахота пиздюлей лишний раз атхватывать?) он все это делает?
Отец заржал.
– Пытается наладить кантакты, – гаварит.
Но йа то не пытаюсь наладить кантактов! Пиздетц.
– А разве он тебе не нравится? – спрашивает отец.
– Не, – башкой машу, – не нравится. И вам, па-моему он тоже ниразу не нравится.
– Он наш старый друг, – отец недавлоьно как-то так на меня пасматрел. – Ты, – гаварит должен быть с ним приветливым.
А мне хули? Ебать его в рот. Друг ихний, а приветливым должен быть я. Охуеть можно. И всегда так!  «Хуй с ним, ¬ – думаю, – буду приветливым (йаж неибатца какой паслушный был кода маленький). Тоже ебаный рот постараюсь наладить кантакты. Случай нах падвернулся в скорости. Как гаварит в сваих книжках еще один уебан Каэльо: када челавек к чему-та стремиться всей душой то ему памагает в этом (в его начинаниях епт) вся вселенная. Сука дядя Миша приперся как раз када никаво из радаков небыло дома. Они мне пазванили и сказали, чтобы я развлекал дядю Мишу бля, пака они не придут. Я в атвет пизданул что-та типа: канешна-канешна, обчем базар бля.
Дядя Миша снял шляпу, пригладил лысину перед зеркалом в передней и вперся сука такая прямо ка мне в комнату нах.  
– Садись, – предложил я, пказывая на маленькую табуреточку, – мол будь как дома хуе мае уебан стрый шоп ты сдох ат гемароя блять ебанутая. Мы ж сваи люди неибаться нах.
– Ты чего это меня тыкаешь? – удивился скривив свое и без того изрядно паношеное ебло дядя Миша, но сел.
– Как дела? – спрасил я.
– Нормально, – ответил дядя Миша.
– Как детишки? – спросил я. Такой блять себе страндартный пиздешь чтобы разрядить абстановку епт, как вы панимаете. Все в рамках этикета нах штобы гость не пачуфствовал опять же неловкасти и не фтыкал тупа в стенку на фотку Вандама, усиленно думая чего ему такова умнава спиздунть штобы и рзгавор паддержать и невыставить себя перед хазяевами полным быком и тормазом нах.
– А хули им сделается, – ответил дядя Миша и вытаращился на меня очумело.
– На работе как? – спрасил я. – Ничего?
– Что на работе… Работаем… – паузы между словами в дядямишиной речи свидетельствовали о том, што он уже начал понемногу ахуевать ат такова праявления невъебательского с маей старны радушия к его задрипанной персоне нах.
– Хорошо надо работать, а то в шею выгонят, – предостерег я.
– Я стараюсь, – промямлил дядя Миша.
– А пузо че у тя такое? Небось спортом не занимаеьсся? А? Спортом, брат, надо заниматься, а то загнешься от инфаркта или от инсульта в один момент.
– Почему? Я вот на лыжах как-то… пробовал… в позапрошлом году… На футбол хожу… – завалнавался дядя Миша. Видимо перспектива инфаркта пугала выблядка уже давно и мои слава задели его за живое.
– Нос красный, небось, пьешь? А?! Калдыришь бля?
– Это толька па случаю, а не то, чтобы… – этат вапрос па ходу валнавал дядю Мишу не меньше бля чем скарапастижная канчина ат инфаркта нах.  
– Сматри, а то будешь каробки клеить в лечебнице для алкаголиков на старости лет.
– Я, то есть… воздерживаюсь… и вовсе скоро брошу, ей богу. Епт.
Я про себя прикинул скока раз он уже слышал эту хуйню (про лечебницу для алканафтов) ат жены, ат саседей, ат начальства блять и ат калег па работе таких же тупых бездарных уебанов и мудаков как и он сам.
– А нудный ты чего такой? Воспитан плохо, на? Все пи… болтаешь бля, а люди повежливей, интелегентные, слова этава не пабаюсь, тебя… (тут йа сделал паузу штобы ненароком не абидеть и бес таво уже вконец ахуевшего дядю Мишу неастарожным словом) сука слушать должны. Несешь всякую… по…, извиняюсь за выражение, ерунду, а тебя слушают и еще чаем угащать далжны.
– Эта ты верна пра чай, – ебнул дядя Миша и как-та затравлено пасматрел в угал.
– Я слыхал ты семью се на старане завел. Харашо? А?
– То есть, если па жизни… бля… все бывает… если таво… тоесть я еп …я … таво бля… бля… трудно. Бля. Брат. Епт. Извини.
– А если на работу сообщить? Как?
– Я больше в опщем не буду. Зачем вот пра работу так сразу, – абасрался дядя Миша. Красный как эрагированая  залупа сидел он в глубокай задумчивости о чем свидетельствовал его неравнамерно толи подмигивающий толи проста падергивающийся левый глаз. Из-за таво что при этом он все время касился на дверь у меня даже создалось впечатление што он заговорщицки подмигивает мне приглашая последовать за ним в прихожую. Эта было невебатца странно потомушто кроме нас же в комнате никаво то есть абсалютна никаво небыло и нахуя спрашивается все эти условнасти? Но как в паследствии стало ясно старый пидарас просто ахуенно равзалнавался. нервничал блять.
В двери заскрипело защелкало, эта мой папандос пытался папсть ключом замочную скважину. Света та у нас в каридоре никада не было. Патаму што всякие таам писюны всегда выкручвали лампочки штобы патом хуярить их аб стенку и громко гыгыгкали када лампачка с характерным хлапком лопалась, асобенно было смешно если часть асколков разлетающаяся па фсему этажу попадала камунить из присутствующих при этом сомнительном мероприятии в ебло. Детцтво-детцтво – залатое время епт. Кадата фсе мы магли палучать удавольствие от таких маленьких невинных радастей нах. Но патом становишься старше мудрее и что-то теряешь важное, шобы вот так беззаботна ржать ат таго што осколок лампочки папал пидарасу из параллельного класса в глаз – этого уже нет,  не можешь блять! – нужны гаразда более серьезные стимулы. Но йа отвлекся на философию блять. От такой хйни што лампочки вседа хуй знает куда деваются папандос в недаумении ебанул пару торойку раз в стену кулаком (ета нужно заметить, было уже после того как он сам лична два раза вкручивал лампочки, да этава он всегда напрягал старую нах ведьму измученную маразмом и ненавистью ка фсему живому женщину – нашу саседку) саправаждая удары славами: «Нахую я это все видел ебаные пидарасы блять!!!! Сссссуки фсех паубиваю нахуй бляяяяяяяяяяддддддддддь!!!» И действительно лампочки после таво случая больше никагда не пакупал. Больше таво даже отъебался от нашей ебанутай саседки, пережить такое к ней нвнимание она канешно не смагла и через… точно щас уже и не скажу, но не больше месяца (это беспезды) скарапастижно сканчалась к тяжело скрываемой радости маего пахана. Хатя родитель и строил из себя невъебательского гуманиста и даже палажил в миску больше фсех балабасов на похараны, лична я склонен был считать, что это тоже так проявлялась его радость па поваду случившегося. Кагда же ебанув на паминках рюмку другую водки папаня ебнул, што покойная ему фсегда напоминала майу бабушку (па маминой линии разумеется) у меня неоствалось в этом уже никакх самнений. Помню папндос даже прослезился. Но как паказало патом время он зря радовался. Патамушта (как там у классика блять?) склолька открытий чудных гатовит нам прасвященья дух? В нашем случе я хотел сказать, што жизнь парой гатовит нам такие чудные открытия нах, что неустаешь от этих аткрытий реально ахуевать беспизды нах, но это уже сафсем другая история бля. Вернемся же к нашему дяде Мише.
Вашли маи радители.
– Ну как вы тут? Беседуете? – спросил папа и паставил на стол каробку с тартом.
– Налаживаем кантакты, – сказал я.
– И палучается? – поинтересовалась мама.
– Вы у нево спрасите, – паказал я на дядю Мишу. Хачу заметить, што к таму маменту дядя Миша уже не выглядел даже ахуевшим. Напроитв вид у него был такой как будто бы он только што сподобился.
– Ничего, паренек он у вас талковый растет, ¬– сказал дядя Миша. – сообразительный для сваих лет. (какие наши годы блять?) Правда я в его годы… – тут он осекся пасматрел сначал на маня патом на дверь после чего обвел блуждающим взглядом комнату. Его рот скривило что-то ахуенно невразумительное, что при определенном уровне  наблюдательности и смелости (лично я бы нерешился прибегнуть к такому сравнению) можно было бы назвать улыбкой. Кончики его рта медленно но уверенно ползли вверх к оттапыренным нахуй ушам, но эта с пазваления сказать лыба настолько отилчалась от фсего таво што мне приходилаось видеть ранее, што я даже малость пересрался: а не сошел ли наш дядя Миша с ума нахуй?! Но фсе абашлось. Так што можна сказать – в итоге победил хепиэнд нах.

Вот дарагой читатль. Несматря на то што Пункт, каторава я очень уважаю (как афтора канечна) призывает нас гениев ф сваем манифесте (если вам самим непративно канечна ту хуйню каторую я вынес в эпиграфф называть манифестом) послать иедейность и форму в пизду или нахуй (хуй его разберешь) рассказ у меня палучился идейным и я бы даже сказал жизнеутверждающим нах. В нем с помащью художественных средств ваш пакорный слуга (Я тоесть – хто не понял нахуй бля) раскрыл проблему пакалений
с такой невъебательской присущей афтору (мне бялть) гениальностью, што если бы каким то образом это смог прачитать тот же скажем Тургенев он бы реально абасрался ат радасти за культуру и ат зависти (не без этого блять). Я так думаю, што  пака я писал этот свой с пазваления сказать рассказ он и так блять нескалька раз перевернулся нахуй в грабу.

А как думаешь ты уважаемый читатель? Мне очень интересно твае мнение (как афтору канечна).