Лестница вниз узкая и крутая. Спускаясь, я думаю о том, сколько народу свернуло себе шею, идя по ней, и еще стараюсь, чтобы пакет не стучал по ногам и не задевал за металлические перила. Перила настолько низкие, что не удержат от падения даже трехлетнего ребенка.
Дует сильный ветер – я поднимаю воротник куртки, и, стараясь не набрать полные кроссовки песка, иду к берегу. Метрах в пяти от границы сухого песка сажусь на землю  и несколько минут смотрю на море. Ветер рябит воду, ее вид заставляет кожу сморщиваться в предчувствии купания, которого, естественно, не будет.  Сумерки раскрашивают небо в немыслимые цвета, но на небо я не смотрю.
Достаю из пакета заткнутую пробкой бутылку вина, выдергиваю пробку зубами и делаю глоток. Дешевое вино на вкус как ржавые гвозди в уксусе, но это законы жанра: глубокой осенью на пустом пляже нельзя пить французское шампанское. Водка, впрочем, как и пиво, тоже не подходят, а потому мой выбор очевиден и не вызывает сомнений.
С третьего раза прикуриваю сигарету и тупо наблюдаю, как ветер относит дым. Пепел, не успевая скопиться на угольке, уносится, едва появившись. Частичка пепла попадает мне в глаз, я начинаю тереть его, чтобы пустить слезы.
Слышу шаги за спиной, рядом со мной с вечно прилипшей в углу рта сигаретой садится Слим. Я не здороваюсь, я не хочу его видеть. Некоторое время мы сидим молча. Я знаю, что долго это не продлится – периоды молчания у Слима редки и непродолжительны.
- Второе Рождество на берегу незамерзающего Понта… - наконец изрекает он. Слушать Бродского, тем более в исполнении Слима, мне сейчас не хочется, поэтому я поворачиваю голову и дружелюбно посылаю его нахер.
Он смеется и говорит, что мне надо завести женщину, тогда не нужно будет вечерами сидеть одному на пляже.
- Твоими молитвами, уже не одному. А ты сам-то тогда какого хрена тут сидишь?
- К сожалению, не всегда удается следовать собственным советам. – отвечает он и снова смеется. Он смеется почти всегда, когда не спит, даже во сне улыбается.
Слим полностью оправдывает свое прозвище – метра два ростом, тощий, как фонарный столб, примерно такого же телосложения. На неожиданно маленькой для такого тела голове растут редкие рыжие волосы, непонятного цвета глаза вечно прищурены, рот, понятное дело, - растянут в улыбке. Вообще Слим – человек безобидный, вряд ли хоть однажды в жизни затоптал муравья, но этот его вечный позитив часто действует на нервы.
Я лезу в пакет и достаю вторую бутылку, протягиваю ее Слиму. Он выдергивает пробку и делает здоровенный глоток. Слим никогда не пьянеет – по крайней мере, я ни разу не видел его пьяным – наверное, барьер неистощимой жизнерадостности защищает не только от внешних воздействий, но и от внутренних.
- Ты чего тут опять? – спрашивает он.
- На море смотрю.
- А один почему?
- А зачем мне кто-то, чтобы на море смотреть? Я и сам умею.
Он опять ржет.
- Слушай, либо прекращай свой ржач, либо иди нахер отсюда. Затрахал.
Он и не подумает замолчать, я знаю, но ржать будет потише. И то хлеб.
- Да я тебя увидел, думаю, надо компанию составить.
- Не надо, - бормочу про себя.
- Что?
- Не надо мне компанию составлять, - говорю уже громче. – Я хотел один посидеть.
Он смотрит на меня некоторое время молча, потом говорит серьезно:
- Другим рассказывай, как ты один быть хочешь, а мне не надо. Я тебя сколько лет знаю – не помню уже сколько. Но много. Ты никогда в жизни не хотел быть один, и твое тупое позерство ничего не меняет. И закончим на этом. Лучше помолчи и дай умным людям говорить.
Умный – это Слим. По версии Слима, умных людей на свете всего два – он и Збигнев Бжезинский. Если с ним все более или менее понятно, то почему именно Бжезинский – Слим никогда не объясняет, сколько ни спрашивали.  Наверное, этим, по его задумке, подтверждается его тезис.
- Ладно, говори, - усмехаюсь я и делаю глоток. Бутылка пуста уже наполовину, но у меня в пакете таких еще четыре.
- Ну, это мы легко! Диану давно видел?
В этом весь он. Обещает «говорить» - и сразу задает вопрос.
- С неделю назад.
- А по-моему, скорее с месяц. Ты хоть понимаешь, что ведешь себя глупо?
- А ты понимаешь, что на волосок от погибели в морских волнах?
- Ну, меня дотуда дотащить еще надо, - улыбается он. – А тебя тащить бесполезно, только сам.
- Тебе еще вина дать?
- Ты лучше Диане позвони, я без твоего вина переживу, а она без тебя – вряд ли.
- Без меня кто угодно пережить может, даже я сам. – Для меня это не самобичевание, а своего рода предмет гордости.
- Я сегодня разговаривал с ней, - говорит он. – Она хочет тебя видеть, все еще хочет, но до тебя не добраться.
- Значит, ты сегодня – посол доброй воли? Следовало догадаться.
Хорошо, что Слим не умеет обижаться. Он опять смеется и закуривает новую сигарету взамен догоревшей.
- Точно, посол. У тебя есть, что мне ответить?
- Я тебе первой фразой уже ответил.
- Плохой ответ, Диане вряд ли понравится.
- Если бы меня волновало, что понравится Диане, - говорю я, - я был бы совсем другим человеком. Таким, который ей нравится. Но меня не волнует, что ей понравится, поэтому можешь считать свою миссию оконченной.
Вместо ответа он встает, заставляет подняться меня и идет к берегу. Мы у самой кромки, в десяти сантиметрах от носков кроссовок мерно набегает волна, оставляя песок перед нами чистым, промытым, похожим на разлитое по земле золото.
- Садись, - говорит он, и, не дожидаясь моего ответа, усаживает меня. Волна совсем рядом со мной, мне неуютно, но в таком настроении Слим невыносим, лучше слушаться его сразу, иначе задолбает.
- Теперь слушай. Видишь эту волну? Можешь не отвечать, ха-ха, я знаю, что видишь. Так вот: эта волна – как твоя жизнь…
- Слим, иди в пизду, такого дешевого философствования я уже лет 10 не слышал, с тех пор, как телевизор смотреть перестал!
- Ладно, - легко соглашается он. – Можно и без клише. А вообще – смешно получилось, да? – опять смеется.
Впрочем, мне тоже смешно.
Я убираю пустую бутылку в пакет, достаю две новых – Слим свою тоже допил. Мы чокаемся и пьем.
- Послушай, - говорит он, - ты можешь просто и внятно сказать мне, почему бегаешь от нее. Вы же, прости за пафос, друг для друга созданы.
Я молчу. Знаю, что придется что-то сказать, иначе он до ночи не отстанет, но молчу. Неожиданный порыв ветра заставляет съежиться. Еле слышный, как далекий шепот, плеск волны заполняет тишину. Почти стемнело, и белая полоска пены теряет контрастность на фоне серого песка.
Я закуриваю новую сигарету, глотаю вино и слушаю плавный речитатив вечернего пляжа. Встаю на ноги, делаю несколько шагов вперед, нарушая плавность линий берега, омытого морем, следами кроссовок. Кроссовки мгновенно намокают, я не обращаю на это внимания, смотрю на Слима, точнее, на его силуэт и уголек сигареты, долженствующий обозначать рот.
- Ты понимаешь, С ЧЕМ ты ко мне пришел, Слим? Думаю, нет. Ты хочешь, чтобы я был с Дианой? Ладно, давай посмотрим, что дальше. Я знаю, она – та женщина, которая мне нужна, нам будет так хорошо вместе, как никогда и ни с кем мне не было. А потом что? Дом, семья, дети, любимая работа, обеспеченная старость? Спокойная сытая жизнь спокойного сытого обывателя? В пизду такую жизнь! Какая бы Диана ни была, она убьет во мне меня, понимаешь?
Меня уже несет, то, что не оформившись бурлило во мне все это время, выходит наружу. Я боюсь, что не смогу сдержаться и перейду на крик.
- Я не хочу превращаться во влюбленного человека! Я знаю, что последует за этим! Пока еще я не дошел до этой стадии, но знаю, что дойду. Если буду встречаться с ней. Но встречаться с ней я не буду. И мне глубоко насрать, понимаешь ты меня или нет.  
Слим встает, подходит ко мне.
- Я хорошо тебя понимаю, - говорит он. – И говорить тебе ничего больше не буду. Скажу только одно. Ты еблан. Еблан, если не понимаешь, что важно, а что – фигня бесполезная, чего можно лишиться без сожаления, а что НЕЛЬЗЯ упускать, просто нельзя, потому что этого не будет больше никогда. Как ты был ебланом пять лет назад, так им и остался. Оставайся, бог тебе судья. А я пойду.
Слим отбрасывает сигарету, поворачивается ко мне спиной и уходит. Я смотрю ему вслед, в руке у меня забытая бутылка вина. Я разжимаю пальцы, бутылка падает.
Я ложусь на спину, прямо там, где стоял, в воду. Мгновенно промокаю, мне холодно, но это помогает. Достаю из кармана сигареты, закуриваю и смотрю на небо. Смотреть, в общем, не на что, за облаками не видно ни зги, но так даже лучше. Я дрожу от холода, пускаю дым и думаю. Слим мое решение не одобрил, но я не Слим, и плевать мне на его одобрение.
Но странное дело: лежа там, почти в полной темноте, мокрый почти насквозь, зажимая в стучащих от холода зубах сигарету, я постепенно начинаю чувствовать себя ебланом…