Ее я впервые увидел на церемонии открытия Олимпийских Игр-80 в Лужниках, где работал в протокольной службе. В обязанности входило помогать рассаживать почетных гостей на вип-трибуне. Вот в проходе появился известный фигурист Александр Зайцев. Никак не ожидал, что он окажется таким хрупким и ниже меня ростом. Постоял пару минут, потом сел озираясь. Искал Ирину Роднину?  За спиной раздался возглас: «Толик, давай сюда». Оборачиваюсь, к какому-то пожилому мужчине подсаживается шахматист Анатолий Карпов. Из глубины появляется плотная группа: 10 мужчин, окружают седого небритого старика в балахоне и с платком на голове. По телерепортажам узнаю Ясира Арафата, остальные видимо телохранители?

Вдруг замечаю в соседнем проходе девушку небольшого роста лет двадцати в протокольной униформе. Сразу отмечаю ее необыкновенную красоту,  большие яркие глаза на благородном лице, прямые темные волосы до плеч, точеную фигурку, которую не смогли скрыть ни убогая форменная юбка до колен, ни грубая белая рубашка советского покроя.  Немного похожая на Наталью Варлей из кинофильма «Кавказская пленница» эта Наташа (а именно так ее звали),  в отличие от звезды советского экрана, была уже в талии и бедрах, красота ее была какой-то утонченной, европейской что ли. Вспоминая ее годы спустя, я понял, что она была точной копией Синди Кроуфорд, только пониже ростом и без родинки. С другой стороны, живая мимика лица, милая улыбка чуть припухлых губ, мягкий родной взгляд, хоть и тонкая, но округлая в отличие от фотомодели фигура, делали ее неуловимо похожей на Софи Марсо.  Как Синди ее можно было возвести на пьедестал и издали обожать в немом восторге, но вот она ласково улыбается и на глазах превращается в Софи, и мы уже осторожно снимаем любимую с подиума чтобы всю жизнь носить на руках. Но тогда, в далеком 1980-м, в моей голове восемнадцатилетнего оболтуса возникла единственная неоригинальная мысль, посещающая в такие моменты мужчин всех возрастов, времен и народов: «Господи, и ведь какой-то счастливец ее ебет».

Созерцательный процесс был прерван незаметно подошедшим гэбэшником в штатском,  который ткнул меня в бок и зло прошипел в ухо: «Хули торчишь, сядь». Церемония началась. На поле вышли сотни тренированных участников и стали выделывать под музыку всякие синхронные фигуры. Между ними артисты в национальных одеждах исполняли танцы братских народов СССР. На противоположной трибуне переодетые солдаты, поднимая перед собой раскрашенные щиты, создавали «волну», убогие картинки, и аршинные здравицы с целью восхитить почетных гостей и лично дорогого Леонида Ильича.
Никогда не любил массовые зрелища. Обезличенные дрессированные  группы людей зомбируют зрителей под слаженные незатейливые движения. Все, зрители и участники, фанатично в языческом порыве проникаются магией действа, не задумываясь о его смысле и целях, понятных лишь где-то спрятавшемуся кукловоду, который, самодовольно ухмыляясь, дергает за невидимые нити.

Уже через пять минут мне стало противно, и я вспомнил про Наташу. Обернулся, ища ее взглядом. Она сидела в моем секторе немного сбоку через три ряда, метрах в пятнадцати и… смотрела на меня! Я тут же смущенно опустил глаза и отвернулся. Еще раз поразился, какая она красивая. На стадион тем временем стали выходить олимпийские сборные социалистических  и дружественных нам развивающихся стран. Буржуи объявили бойкот из-за вторжения советских войск в Афганистан и не приехали. Запомнилась группа статных мулатов с острова Свободы.

Все время, пока длилась церемония, я чувствовал на себе взгляд Наташи. Но вновь повернуться и посмотреть на нее я боялся. Иногда лишь наклонял голову так, чтобы заметить ее силуэт боковым зрением. И каждый раз смутно видел, что белый овал ее лица повернут в мою сторону. Да нет, не может быть, чтобы такая девушка обратила на меня внимание. Наверно она что-то рассматривает вдали. Или во все глаза пялится на своего кумира, какого-нибудь известного спортсмена или артиста, сидящего за мной, а я просто оказался невзрачной помехой на пути ее взора.
В принципе я был довольно смазливым парнем, ростом выше среднего, стройным спортивным брюнетом, похожим то ли на еврея, то ли на итальянца, но каким-то недоделанным, как и многие юнцы этого возраста, обостренное самолюбие которых резко и явно контрастирует с неадекватной, заниженной или завышенной (нужное подчеркнуть) самооценкой ввиду отсутствия опыта и каких-либо достижений в жизни.

Вдруг все вскочили и стали яростно аплодировать. В огромном железном корыте на противоположной трибуне на фоне ночного неба зажегся олимпийский огонь. Игры объявили открытыми, после чего всех попросили на выход. Помедлив, встал и обернулся, теперь можно посмотреть, где ОНА.  Она стояла в дальнем конце ряда скамеек, спиной ко мне, пережидая столпившихся на выход людей. Горько защемило сердце, в мозг вонзилось сначала «как мимолетное виденье…» и тут же «Уйдет, уйдет, Глеб Егорыч!…». И вдруг наша часть трибуны озарилась мягким теплым светом. Он был желтый. Пусть говорят, что желтого света не бывает. Я его увидел! Куда-то исчезли беспардонные всепроникающие электрические лучи стадионных прожекторов, убогое трепыхание горящего газа в олимпийской чаше. Лишь висевшая над  трамплином на Ленгорах  Луна флегматично добавляла в желтый свет немного приятной прохлады.

Свет исходил от НЕЕ, потому что ОНА обернулась, нашла меня глазами и улыбнулась. Сердце обожгло радостью. Теперь я точно знал, что все представление она смотрела только на меня и думала обо мне, так же как и я о ней. На всякий случай украдкой озираюсь по сторонам – никого вокруг! Значит эта улыбка для меня, и на этой трибуне я оказался  самым главным почетным гостем, удостоенным внимания неземной богини. Как это могло случиться? Может мне помог Всевышний? Или, уже готовящаяся отлететь в рай душа еще живого Владимира Семеновича Высоцкого заскочила посмотреть, что тут в очередной раз учудили комуняки, отнимающие у нее тело? А потом, словно выполняя чей-то каприз, коснулась нас с Наташей своим  ангельским крылом, сотворив на Земле еще одну любовь, озаренную светом уходящего гения?

…Наташа оказалась студенткой филфака МГУ, довольно начитанной и умной девушкой, к тому же она отлично плавала, в чем я лично смог убедиться, когда мы решили однажды искупаться после работы в Москве-реке в районе Филей (вода там в те годы была еще достаточно чистой). До сих пор не пойму, что она во мне нашла, и о чем я, от природы неразговорчивый и косноязычный, мог с ней так много и долго разговаривать в те летние вечера. Но вроде ей со мной было не скучно. Ну а потом… потом началась проза жизни. Она уехала к себе куда-то на Урал, я уехал отдыхать. Ей было 22, и у нее на руках был ребенок. Мне было 18, и у меня была стипендия 40 рублей. В сентябре мы конечно встретились, я что-то мямлил, она сказала, что ей надо учиться, улыбнулась, поцеловала меня в губы и ушла.
А я еще месяц караулил ее в скверике напротив университетского общежития, стоя под унылым осенним дождем…