Вот сегодня у меня хорошее настроение. А отчего – хуй знает. Просто всё пиздато – уже среда, а значит, скоро выходные, и вообще, работа куда-то вся съебалась, сижу себе под кондиционером, слушаю радио, фтыкаю удаффком. За окном – 32 градуса задыхающегося в выхлопных газах центра города, жара дрожит над раскалённым гранитном тротуаров. А я вот тут сижу и ничегонеделаю, и вечером, когда пойду домой – прохладный ветерок с Невы будет стелиться под ногами и трогать шею под прядями волос. А дома есть бутылка мартини, тишина и закат, который терпеливо ждёт меня в парке через дорогу от подъезда…

А вчера вечером настроение было плохое. Много думалось о предательствах и об одиночестве, и даже вспомнился нежданно второй курс университета, когда на занятиях по фонетике нам ставили слушать на плёнке испанские стихи. Я тогда начала переводить некоторые, но на всё не хватило времени. И вот спустя три года,  в жужжащей комарами предрассветной пустоте – вспомнилось и сложилось. Понятное дело – коряво, но всё-таки сложилось…:

Когда мне об этом сказали
Я почувствовал вдруг нутром
Холод отточенной стали
Я к стене прислонился лбом
И на миг потерял пониманье
Того, что творилось кругом.

И пала ночь, укрыв мой дух в объятьях,
Оставив скорби с гневом душу заливать,
И понял я тогда, как можно плакать,
И понял вдруг, как можно убивать.

Но туча боли
                      Прошла
С трудом
Я смог пробормотать
                     Короткие слова

Кто мне принёс известье это вдруг?
Один проверенный, надёжный друг.
Он делал мне огромную услугу,
И я его благодарил
                                  Как друга.

    Но это, конечно же, стихи, причём чужие – Густаво Адольфо Бекер их написал, в той моей тетради по фонетике записаны ещё несколько пиздатых стишков, до которых я однажды доберусь, безжалостно растерзав певучие романские рифмы, разломав вдребезги стройную метрику кастильского стиха – когда мне захочется, чтобы чужие слова кричали о моей боли.

    Потому что своими уже хватит говорить. Чем больше я слушаю сама себя, тем больше понимаю, что мои слова бессильны и бесполезны. Мне ничего не объяснить и ничего не изменить, и вообще, от них всё только хуже и хужее. Да и пошли они нахуй тогда, эти слова. Буду жить как будется и быть, как живётся.

    А вот позавчера настроение было наипиздатейшее! Что может быть чудесней, чем проснуться в 6:50 утра и отчётливо понять, что на работу ты сегодня не пойдешь, потому что с такого похмелья тянет обычно на подвиги – а перечить самой себе я не умею. И вот я сочиняю такую банальную и такую непререкаемую ложь – ах боже мой, кишечное отравление, с ним на работу не ходят! Сегодня весь день точно – а завтра как себя желудок поведёт…

    И с наслажденьем выпить, щурясь на льющееся из окна солнце, бутылку холодного светлого пива. И ещё два часа блаженных грёз на мятых подушках, и сквозь сон – обрывки разговоров во дворе, залетающие в открытый балкон вместе с тёплым, пряно пахнущим летом воздухом. Сны о чём-то простом и хорошем, как молоко с малиной давным-давно, в детстве, на даче…

    А потом подскочить, чувствуя в сгибах локтей выступивший от нарастающего зноя пот, нырнуть под холодный душ… Да какой там холодной, разве летом течёт из крана холодная вода! Тепловатая, прозрачная, как будто предвкушение того удовольствия, которое моё сражённое похмельным недугом сознание изобрело для расслабленного тела этим утром.

    Я еду купаться!!!!!!!!! И ниибёт.

    Взять двух приятелей – а хули, вместе веселее! – и за руль на долгие полтора часа. Изнуряющая духота городских пробок остаётся за кормой и убегает, убегает, убегает под колёса серая лента шоссе, и деревья склоняются к дороге, и машут мне ветками вслед, и собака тихо поскуливает, высунув нос в приоткрытую щель окна. Чем дальше от города – тем хуже дорога, «Сталинград», как сказали бы мои знакомые водители туристических автобусов. Да, в эти ебеня я бы ни за какие деньги не загнала не то что делюксовский, и обычный-то автобус с кондиционером. Хе-хе. Пускай-пускай нарезают себе круги вокруг яичницы с луком, в которую превратила Эрмитаж последняя реставрация. Пускай там зашибают свои немерянные тыщи – а я зато еду купаться!!!

    И берег моря, ну, почти что дикий – две-три забредших аборигена не в счёт. Мелкий мягкий песок сыплется между пальцами, ласкается к ногам, как горячий шёлк. Вода. Глубока, чистая, уходящая вдаль зелёной прохладой задумчивых волн, с тихим шипеньем накатывающая на мои босые ступни – и отступающая, унося с собой мохнатые космы водорослей… И снова накатывающая, на этот раз уже на мои белые, городские колени, а потом снова, и выше, и плещется, разбиваясь о бёдра, и забирается, щекоча, в пупок, и, заставляя задохнуться от разницы температур – добирается до груди.

    Да с головой! Чего там ждать, стоять у моря погоды! Всей! Сразу! С размаху! В прохладную и тёмную глубину, заливающуюся в уши, вырывающуюся из сомкнутых губ большими прозрачными пузырями. И плыть, плыть, разводя руками упругую темноту, пока хватает воздуха в лёгких, пока не начинает темнеть уже в глазах по-настоящему, пока не начинает жечь где-то в груди… И вынырнуть, отфыркиваясь и отводя в глаз прилипшие в голове волосы…

    Потом лежать, жарясь на солнце, и слушать, как сваливаются с высыхающей кожи песчинки, и где-то справа, на камнях, кричат чайки и вечный шёпот волн, и негромкие разговоры друзей, таких же лениво-расслабленных, как ты сама…

    Уезжали мы с берега поздно, потому что нашли вдруг на небе тучу, которая показалась нам многообещающей. Во чтобы то ни стало хотелось бури. Как дураки, сидели полтора часа на остывающем песке, смеялись сами надо собой, следили, как ползёт, обманчиво - медленно, огромная серо-сиреневая туча, вся такая клубистая и клочковатая, затягивает, будто ватным одеялом, сверкающую синь небес и белых ангелов облаков. Нашли, что один край тучи весьма напоминает гигантскую залупу, эдакий вселенский хуй, нависший над побережьем Финского залива… Почти с отчаяньем смотрели, как перламутровые столбы дождя протянулись сверху вниз, к морю – пока ещё вдалеке. Уже почти решили, что ничего не дождёмся и до нас непогода не дойдёт. Стуча зубами на резко похолодевшем ветру, подначивали друг друга. Но не уходили.

    Наконец, тяжёлые капли дождя шлёпнулись на песок, на плечи, на макушку, на очки. Прыгали, как сумасшедшие, забежали по колено вводу, чтобы было теплее.

    А воздух вокруг сгустился и потемнел, но в тоже время отсвечивал огневым червонным золотом, прорвавшимися сквозь толщу тучи солнечными лучами – закатного, щедрого солнца, такого же сумасшедшего и весёлого, как мы в этот вечер.

    Обратно ехали сквозь дождь, зарядивший уже не на шутку, обгоняя зазевавшиеся машины на узком извилистом шоссе – хотелось домой, в тепло и сухость, и глаза уже слипались, и со спутанных волос сыпался мелкий песок.

    Где-то на середине пути увидели радугу. Небо было розовое и немножко оранжевое из-за спрятанного за облаками заката, а через весь мир – от края до края – перекинулась разноцветная полупрозрачная, но очень яркая арка. Хотелось жить, и петь, и танцевать, если бы я умела, и ехать бесконечно навстречу радужному миражу, чтобы где-то там, за горизонтом, всё-таки найти, откуда берёт своё начало сказочный мост в другие миры…

    А впрочем, зачем мне другие? Мне и в этом очень хорошо.


13.07.2004    
ego (mudachka)