Глаза открывались неохотно. Сквозь пелену я сначала увидел плоскую блестящую поверхность, потом правой стороне лица стало холодно, а на языке появился металлический привкус: «Ни хера себе меня приложило!» - я успел это подумать до того, как башку пронзила острая боль и в глазах снова потемнело. Я подождал, наверное с минуту, потом аккуратно начал поворачиваться на спину. Тут до моих ушей откуда-то издалека долетели слова, с трудом складывавшиеся в моей убитой голове в неясные фразы: «…урод, скотина, сволочь, ты во всём виноват! Я сначала тебя замочу» - на этом страшном слове у меня автоматически включился мозг, инстинкт самосохранения требовал думать, причём быстро, а тем временем голос продолжал, - «и эту суку потом тоже удавлю, козлы, доигрались. О, очнулся, миленький! Как самочувствие, может тебе ещё добавить. На, получай!» Удар был в пах, от этого я окончательно очнулся - так, пол грязный и с трупами тараканов – значит я дома; голова болит только в затылке, но очень сильно – значит не похмелье; голос употребляет уменьшительно-ласкательные формы слов и бьет меня ногами по яйцам – значит в доме злая баба; при этом она не хватает меня за шиворот и не бьет по щекам – значит это не моя бывшая – и то хорошо. Голос звучал все более отчетливо, с глаз спала пелена – теперь я видел, что это Юлька ходит по комнате с каким-то шприцом в руке (странно, вроде ни она, ни я не ширяемся), причем угрожающе размахивает им и тычет в мою сторону. Я решил притворяться, что мне так же хреново, как и пять минут назад. В памяти всплыли кое-какие подробности: я вспомнил её фашистский удар в спину – голова болела оттого, что она ебнула меня вазой, когда я отвернулся, чтобы поставить чайник. Чайник – значит водку не пили, или пили, но вчера. Я вспомнил, что пришла она без приглашения и не предупредив – не похоже на неё. Потом она долго втирала мне про то, что ей надоело быть вечно второй. Бля, ясно, кажись эта сучка окончательно съехала с катушек, конечно, я мог это понять и раньше - называть меня «мой ебливый пингвинчик» во время секса и просить «трахни меня в ухо» это уже о многом говорит, но хотеть убить меня – явно перебор. Я приоткрыл один глаз и осторожно посмотрел в её сторону – Юлька задернула шторы, и закрыла дверь (не было скозняка по полу), теперь она стояла, закусив губу, и дрожащими руками держала шприц. Я понял, что сейчас она либо расплачется, либо всадит мне в шею иглу. Она выбрала второе – с бешеными глазами она резко упала передо мной на колени и замахнулась, как будто у неё в руках был топор, а не маленькая смертоносная хреновина. Я резко вскинулся, перехватил её руку и направил от себя – бог свидетель, я этого не хотел – игла вошла на всю длинну под подбородок, я смотрел в её расширившиеся от ужаса глаза, а она тщетно пыталась выдавить из себя какое-то слово (если бы удар был пониже, она бы смогла сказать, а так – читай теперь по губам), но безуспешно. Ручка шприца вдавилась максимум на сантиметр, но, видимо, и этого было достаточно – цвет лица сменился с возбужденно-розового на почти серый, красивые карие глаза помутнели, пухловатые губы, которые мне так нравились, слегка приоткрылись и из уголка рта потекла тонкая струйка крови. Мне стало плохо, тошнота подступила к горлу и я почувствовал, что меня сейчас вырвет. Юлька медленно и тихо выдохнула, голова начала запрокидываться назад. Я, стараясь не блевануть на себя и на падающее тело, подставил руку под её шею, и сорвав с кровати полотенце, положил его на пол, чтобы не разлить кровь.

Только теперь я понял, что на улице уже почти ночь - надо по-быстрому убрать куда-нибудь труп, иначе – пиздец. Соседи в клубе, вернутся с минуты на минуту. Сразу возник вопрос: «Как вынести тело мертвой девушки из комнаты на третьем этаже общаги так, чтобы никто этого не заметил?». Жаркая ночь подсказала ответ – ей ведь все равно уже глубоко похуй, что с ней сделается… Я вынул раму окна и огляделся по сторонам – наша комната была на тыльной стороне здания, то есть за окном засранный лес и глухие стены без окон на первом этаже. Я посмотрел на часы – черверть третьего ночи – обычно в это время спят далеко не все, но на этот раз мне повезло – кроме горящих окон на пятом этаже (на другом краю общаги) везде было темно. Тело упаковал в пакеты под мусор – здоровые пятидесятилитровые: один сверху, другой снизу, и замотал скотчем поперек. Шприц предусмотрительно вынул и, засунув в отдельный пакет, убрал в шкаф подальше от чужих глаз.

Папоротник и густая трава прекрасно смягчили удар. Я, стараясь не привлекать к себе внимания, вышел из общаги (слава богу, по пути не повстречал никого знакомого) и завернул в лес. Взвалив на плечи свою тяжелую ношу, я рванул в чащу, стараясь не шуметь. Нести было тяжело, но выбора не было. Ночь добавляла страха в мое и без того немного сдвинутое сознание, мне пару раз казалось, что пакет начинает шипеть и скоро мертвенно бледная рука порвет черный полиэтилен и схватит меня за горло – это заставляло меня идти быстрей, даже не идти, а бежать, не обращая внимание на колючие ветки. Я уходил все дальше и дальше, по пути размышляя над тем, как поступить: современная наука продвинулась уже достаточно далеко, чтобы даже из обугленных останков выжать неопровержимые улики, поэтому тело нужно спрятать так, чтобы его никто никогда не нашел: сжечь, закопать или утопить – не выход, поэтому, не долго думая, я  повернул чуть левее и двинулся в сторону городского кладбища, точнее старой его части, где уже не то, что сторож, даже голодные собаки не ходят. Маленькая саперная лопата – соседский трофей с военной кафедры – противно билась о плечо, ей предстояла долгая работа: «надо будет потом помыть её, очень тщательно – спиртом, нет – кислотой».
Через два часа, когда уже показалось зарево на востоке, я отложил лопату и дрожащими руками достал сигпреты – дерн, преварительно снятый с очень удачно подошедшей для моего грязного дела  могилы, я аккуратно уложил обратно, убрал все случайно поломанные ветки и даже попытался поправить помятую траву. Работал я босиком, чтобы не было следов, из-за этого ноги чертовски замерзли за ночь – октябрь месяц на дворе. Могила с полусгнившим крестом оказалась очень глубокой, что было мне на руку – не пришлось ложить труп рядом с прахом давно усопшего. На всякий случай я даже запомнил имя и годы жизни хозяина могилы – может попрошу кого-нибудь поставить свечку за упокой его души на пасху.

  *    *    *    

-Привет, Димон, – я зашел в кабинет и поздоровался со своим бывшим одноклассником, теперь – звездой и гордостью химфака нашего универа, - ну как, сделал?
-Угу, - Дима залез в один из множества шкафов, которыми было уставлено всё помещение лаборатории, и вытащил маленькую склянку с прозрачной жидкостью – яд из шприца – поставил её передо мной и веско сказал:
-Короче, не знаю, какого лешего она тебе показалась странной, Макс, но это обычная водопроводная вода, - меня будто током ударило:
-Как так? Не может быть!
-Ты мне не веришь? – Дима возмущенно посмотрел на меня.
-Да нет же, я верю, просто, может – это какая-то особая вода или в ней следы остались от какого-нибудь вещества?
-Следы есть, но только следы, здесь нет ничего инородного и тем более ядовитого даже в малых количествах – кипяти и пей. Также я могу сказать, что в этой воде и раньше ничего не было, потому что я не обнаружил никаких продуктов разложения, кроме кальциевых солей и коллоидов гидроксидов железа. Короче, ты меня понял.
-Ладно, подожди, ты сказал, что есть следы чего-то или я ослышался?
-Да, есть, но это единичные молекулы – их концентрация более чем безопасна, я их сейчас загнал в хроматограф, а пока у меня работы много, приходи завтра, я тебе все в подробностях расскажу, окей?
-Ладно, спасибо и на этом, - я забрал склянку и собрался уходить, - До завтра, Димон, я пошел, и ещё… помнишь? Никому ни слова, хорошо? – он развел руками:
-А? Чего? Ничего не знаю, ничего не видел…Ты меня знаешь, Макс – буду нем как могила.
Меня передернуло от последнего слова, начал икать. Я развернулся и вышел: «Вот тебе и каламбур! Это еще хорошо, что я проверил Юльку на признаки жизни до того, как выкинул тело из окна, а то бы ващще смешно было, точнее нихуя не смешно. Ничего, разберемся, а пока надо лопату помыть».